Эротика и секс в фантастике и футурологии

В полном соответствии с общей иерархией явлений, заданной христианством, секс, не санкционированный супружеством, был в нашей культуре грехом. Но и в рамках допускаемых супружеских отношений навязывался некий «сексуальный минимум»: метафизические требования предписывали практиковать секс лишь «целевым назначением» — для продолжения рода. Искать наслаждения было недопустимо — его в лучшем случае терпели как неизбежный побочный эффект. Отсюда пошли и извращения биологической нормы под действием нормы культурной — в тех случаях, когда эти нормы могли вступать в конфликт.

Как известно, культурная традиция — в разных кругах по-разному, — третировала человеческое тело, и еще в XIX веке у пуритан или в викторианской Англии сексуальная холодность считалась нормой для женщины, а переживание оргазма — чем-то для порядочной женщины неприличным. Я убежден, что если бы теологи властью религиозного запрета могли покончить с оргазмом, — они непременно сделали бы это. Ведь в оргазме виделся сатанинский соблазн. Конечно, сегодня святейшая теология отступает от подобного отношения к сексу, но это уже позднейшие коррективы.

Дионисийское отношение к жизни христианству чуждо и должно быть чуждым. Однако если мощно навязываемый нравственный кодекс, подкрепляемый культурными санкциями, вступает в конфликт с существенными биологическими потребностями, — предмет конфликта быстро становится средоточием сопротивления, принимающего самые многообразные формы. В лоне данной культуры рождается иная, противостоящая ей, — контркультура. Но никогда она не принимает вид «голой биологии», открыто предъявляющей свои требования.

Как субкультурный анклав, она заимствует свои модели и образы у господствующей культуры, лишь выворачивая их наизнанку. Так, черная месса — это элементарная инверсия обряда мессы, где тело нагой женщины потому и служит алтарем, что с точки зрения фундаментальных догматов оно — самый неприемлемый, запретный объект. А вот где-нибудь в Азии половой акт мог носить сакральный характер, и в соответствующей культурной среде он мог бы выражать не кощунство, а самую истовую набожность. Христианская церковь здесь вынуждена допускать своего рода «двоемыслие» даже применительно к институту брака: ведь воздержание остается для нее самодовлеющей ценностью независимо от института брака (особенно это относится к католицизму). Господствующей для христианства тенденцией всегда было стремление жестко ограничить даже безгрешный секс, направить его в одно-единственное узкое русло.

И эту вот культурную ситуацию застает техническая цивилизация. Эмпирический подход вступил в конфликт с традицией, и особенно с авторитетом религиозной веры. Исследователи зафиксировали и тщательно изучили каждый момент, каждый элемент полового акта. В ход пошли и электроэнцефалограммы, и вживленные в мозг электроды, и искусственные стеклянные гениталии, подсвечиваемые и снимаемые специальными камерами. Ничего дурного во всем этом не было. Дурно то, что после всех исследований ни один специалист так и не может нам сказать, что же нужно делать с этой штуковиной — сексом.

Мысль, что эмпирический анализ всех и всяческих копулятивных практик хоть что-то подскажет нам о сфере должного — полная чепуха. Эмпирически можно сказать, когда половой акт приведет к оплодотворению, а когда — нет, какая практика может нанести психологический или физиологический вред партнерам, какая — нет; чего эмпирический подход не может, — это перейти от того, что есть, к тому, что должно быть — если не считать той самой опасности для здоровья. Во всяком случае, подход, рассматривающий секс как культурный изолят.

Но, может быть, как-то просветить нас на счет долженствования способна культурология на ее нынешнем описательном уровне?

Нам такой ее ответ неизвестен. Существовали, например, культуры, в которых на общественные нормы периодически накладывался «мораторий». Дело доходило до более или менее ритуализированных массовых оргий, в которых ключевая роль принадлежала сексуальным актам. Так что? Следовало бы, например, где-нибудь и когда-нибудь устанавливать какой-то аналог подобной практики? Например, в том случае, если эмпирические исследования продемонстрируют ее психосоциальную полезность? Но ведь речь идет не о том, чтобы объявить такую практику допустимой. Речь идет о культурном обычае.

Административное регулирование и культурная регламентация поведения — вещи разные. Невозможно, например, превратить стриптиз в возвышенное, торжественное и тем более сакральное действо, изменив его режиссуру. А значит, секс нельзя рассматривать как культурный изолят. Пытаясь манипулировать половым поведением в масштабах общества, — мы сознательно или бессознательно замахиваемся на реорганизацию всей культуры в целом, сколь бы ограниченными не были наши субъективные намерения. А вопрос о возможности трансформации культуры — куда фундаментальнее и шире вопросов полового поведения. Оно — лишь один из объектов таких перемен.