Эротоэнциклопедия

По доктор Бласс, «сон есть стержень психического здоровья: бессонница свидетельствует о психических расстройствах и вызывает болезнь». Мое признание, что я страдаю бессонницей со времени полового созревания, а периодически совершенно «расшатываюсь» и месяцами не могу сомкнуть глаз, оказалось, таким образом, весьма ценной информацией. На ее основе доктор Бласс пришла к выводу, что в моем случае собственно психоархеологию должен предварять особенно длительный этап «ментального отдыха»: долгого и крепкого сна.

Знаешь, Роло, я бы никогда не поверила, что мне удастся погрузиться в сон без всяких таблеток, спать так много и так сладко! Эта часть лечения для меня — просто чудо. Доктор Бласс заставила меня спать с помощью искусного сочетания самых разных вещей. Она прописала низкокалорийную «детскую диету» (молочные кашки, пудинги, кисели, салатики и фруктовые чаи), обучила йоге и медитации. Каждый день мне делали массаж, затем я каталась на велосипеде по лесу, плавала в пруду с теплой, будто в ванне, водой. После двадцатилетнего перерыва я вернулась к своему хобби: заменила прокладки во всех подтекавших кранах, установила доктор Бласс новую стиральную и посудомоечную машину, починила два радиоприемника, телевизор и автомобиль. Снова начала играть на саксофоне, а вечерами мастерить из спичек, проволоки и пластилина мудреные конструкции и машины.

Однако, как и на первых порах, наибольшее внимание уделялось прогулкам и беседам с доктор Бласс. Но на «этапе сна» они проходили совершенно иначе, чем в начале. Мы стремились уже не к «искренним исповедям», а к тому, чтобы говорить все, что придет в голову. Доктор Бласс научила меня замедлять бег ассоциаций и отдаваться им настолько, чтобы буквально «засыпать стоя». Это «проветривает» и «обогащает кислородом душу» — почти так же, как во сне, и открывает ее миру. В результате — появляется шанс «обрести с ним гармонию» и найти «свое место на земле».

«Этап сна» не всегда проходит успешно. Если сон восстановить не удается, доктор Бласс прерывает лечение. Сон для нее — «лакмусовая бумажка». Неизлечимая бессонница означает, что патология имеет «хроническую форму», то есть настолько закреплена химией мозга, что «одной психоархеологией ничего не добьешься». Необходимо психофармакологическое вмешательство, а этим доктор Бласс не занимается. Она утверждает, что психиатрия находится в зачаточном состоянии, а существующие психотропные средства ликвидируют не источник болезни, а лишь ее симптомы, причем — что еще хуже — ценой губительных побочных эффектов.

Перед началом терапии сном мы много разговаривали о том, где проходит граница между сознанием и бес- или подсознательным. По мнению доктор Бласс, это подобно проблеме «впадения реки в море»: где кончается пресная вода и начинается соленая? Граница текучая, то есть ощутима лишь постепенно: вода из пресной превращается в соленую, из реки рождается море. Блестящая метафора, правда? Доктор Бласс уверена, что по мере изучения функционирования мозга мы научимся измерять «концентрацию соли» и «впадения сознания-реки в океан еще-не и уже-почти бессознательного». Пока можно лишь утверждать, что сознание простирается «от полноты до конца»: от «акта» сознания до его инстинктивного «проблеска», который на практике зачастую имеет не менее решающее значение, чем «инстинктивная» любовь с первого взгляда.

Чтобы объяснить мне, в чем заключается «инстинкт любви», доктор Бласс рассказала историю о знакомом родителей, который спасал евреев во Львове, откуда происходит ее семья. Ты, наверное, не знаешь историю этого города, довольно-таки жуткую. До войны он принадлежал Польше, но там были две большие группы национальных меньшинств: евреи и украинцы. И те и другие подвергались дискриминации со стороны поляков, которых при этом объединяла с украинцами антипатия к евреям. Во время войны Львов пережил две оккупации: сначала, на протяжении почти двух лет, советскую, затем немецкую. В промежутке, в период краткого interregnum[74] в конце июня 1941-го, произошел кровавый погром, предположительно спровоцированный гитлеровцами, но убивали евреев украинцы и поляки. Теперь ты уже понимаешь, какой смелости требовало спасение евреев во Львове во время немецкой оккупации.

До недавних пор Львов был для меня просто точкой на карте. Теперь я невольно задаю себе вопрос: какой львовянкой была бы Плания? Была ли бы я глуха к человеческим страданиям или нет? Охватило бы меня сочувствие? Пересилило бы желание помочь страх? Вчера я пришла к выводу, что во Львове вела бы себя еще хуже, чем в Афинах. Скверным мнением о себе я поделилась с доктор Бласс. К моему изумлению, та посоветовала мне не быть столь самоуверенной, потому что «хороший или плохой импульс — это краткий миг и тайна бытия».

Зная, что родительский знакомый — ужасный молчун, доктор Бласс рискнула задать ему всего один вопрос: вы тогда боялись? Он, смеясь, ответил: