Эроусмит

— Никакой опухоли тут, по-моему, нет. Как вам, конечно, известно, доктор, опухоль дала бы о себе знать изменением нижней границы ребер и поверхности живота при глубоком дыхании.

— Да-а, да.

— По-моему, вам нечего беспокоиться. Мы, самое лучшее, заберем ее в университетскую клинику, дадим ей пробный завтрак, просветим рентгеном и поищем, нет ли тут бациллы Боас-Опплера.

Ее забрали. Снесли, тяжелую, безучастную, по лестнице домика. Готлиб был при ней. Любит ли он ее, или нет, способен ли он на обычную домашнюю привязанность, — нельзя было разобрать. Необходимость обратиться к декану Сильве ущемила его веру в собственную мудрость. Это была последняя обида, более изощренная и более чувствительная, чем предложение преподавать химию детям. Когда он сидел у больничной койки, темное лицо его ничего не выражало, и морщины на этой маске углубила, может быть, печаль, а может быть, страх… И неизвестно, как в спокойные и невозмутимые годы смотрел он на женино распятье, которое Сильва приметил в спальне на комоде — расписное гипсовое распятье на шкатулке, украшенной позолоченными ракушками.

Сильва поставил предположительный диагноз язвы желудка и назначил соответственную диету — легкую пищу частыми и небольшими приемами. Больная поправилась, но пролежала в клинике целый месяц, и Готлиб мучился вопросом: «Не обманывают нас врачи? Может быть, все-таки рак, и они со своей профессиональной мистикой скрывают это от меня, непосвященного?»

Лишенный ее молчаливо-успокоительного присутствия, к которому привык за долгую вереницу усталых вечеров, он сердился на дочерей, приходил в отчаяние от их шумных упражнений на рояле, их неуменья добиться толку от неряхи-служанки. Когда те укладывались спать, он сидел один в бледном свете лампы и не двигался, не читал. Он был ошеломлен. Его высокомерное «я» было подобно барону-разбойнику, попавшему в руки возмутившихся вилланов: он согнулся под грязной ношей, гордые глаза увлажнены, и в них терпение безнадежности, рука, державшая меч, обрублена, и по гноящемуся запястью ползают бесстыдные мухи.

И вот об эту пору он встретил на улице в Зените Мартина и Леору.

Он не оглянулся, когда они прошли мимо, но весь этот день он думал о них. «Может быть, эта девушка как раз и отняла Мартина у меня… у науки! Нет! Мальчик прав. Каждый видит, что постигает таких глупцов, как я!»

На другой день после того как Мартин и Леора, распевая песни, двинулись в Уитсильванию, Готлиб поехал в Чикаго — лично поговорить в агентстве преподавателей.

Учреждением этим руководил бойкий человечек, в прошлом — окружной школьный инспектор. Он не проявил большого интереса к посетителю. Готлиб вышел из себя:

— Вы действительно стараетесь подыскивать места для преподавателей или только рассылаете циркуляры ради собственной забавы? Вы просмотрели мой формуляр? Знаете вы, кто я?

Агент загремел:

— О, мы знаем, знаем отлично! Я не знал, когда писал вам в первый раз, но… У вас, как я понимаю, большой лабораторный стаж, хотя вы, по-видимому, ничего не дали медицине. Мы хотели предоставить вам возможность, за которую ухватился бы всякий, не только вы. Джон Эдтут, оклахомский нефтяной король, решил основать университет, который оборудованием, капиталовложением и своеобразием забьет-все, что когда-либо затевалось в деле образования, — самый большой гимнастический зал в мире! Экс-чемпион Нью-Йорка тренером по бейсболу! Мы думали устроить вас туда по кафедре бактериологии или физиологии — вы, я полагаю, справились бы и с нею, если бы немного подзанялись. Но мы навели справки. Через наших добрых друзей в Уиннемаке. И выяснили, что вам нельзя доверить сколько-нибудь ответственный пост. Ведь вас уволили, как не справившегося с работой! Но теперь, когда вы получили урок… Считаете вы, что могли бы взять на себя преподавание практической гигиены в университете Эдтута?

Готлиб от негодования забыл английский язык, и так как все его ругательства были произнесены сухим трескучим голосом на немецком студенческом жаргоне, сцена показалась в общем очень потешной зубоскалу-бухгалтеру и стенографисткам. Выйдя на улицу, Макс Готлиб тихо побрел, сам не зная куда, и в глазах его дрожали старческие слезы.

13

В медицинском мире никто искренней Готлиба не возмущался торгашеством некоторых крупных фармацевтических фирм, в особенности питтсбургской фирмы Досон Т.Ханзикер и Кo. Это была старая и «честная» фирма, которая вела дела исключительно или почти исключительно с почтенными врачами. Она поставляла превосходные сыворотки против дифтерии и столбняка, а также чистейшие, официально одобренные препараты с самыми простыми официального вида наклейками на щеголевато скромных коричневых пузырьках. Готлиб утверждал, что фирма эта производит сомнительные вакцины, однако, вернувшись из Чикаго, он написал Досону Ханзикеру, что утратил интерес к преподаванию и согласился бы работать в его предприятии половину рабочего дня, если ему остальное время разрешат пользоваться лабораториями для научной работы, которая может оказаться очень важной.