Есаул из будущего. Казачий Потоп

Поэтому призыв о помощи от протестантов Польши и Литвы стал для шведской армии спасательным кругом в бурном море проблем и трудностей – легитимным поводом нарушить соглашение от тридцать пятого года. Канцлер Швеции связался с опасавшимися нашествия с востока магнатами и заверил их в сохранении их привилегий.

К этому времени страдавших от недостатка продовольствия шведов, еще быстрее, чем в нашей истории, вытеснила из Чехии имперская армия Галласа. Вчистую уступая шведским генералам в таланте, имперский командующий, опираясь на мощные крепости юга Чехии, имея возможность закупать продовольствие в Сербии, буквально выдавил армию Бреннера на север. Несмотря на регулярные насильственные рекрутские наборы в контролируемых районах Германии, число шведских солдат уменьшалось. Дезертирство приобрело массовый характер, да и болезни среди изнуренных людей порой выкашивали подразделения не хуже картечи. Особенно пострадала конница, требовавшая куда больше средств для содержания.

Две шведские армии вошли в Польшу. Бреннер с сорокатысячной армией вломился в западное Познаньское воеводство, а двадцатитысячная армия срочно вызванного из отставки маршала Швеции графа Горна атаковала польское Поморье из шведского.

Один Бог знает, как бы все повернулось при жизни Густава Адольфа, однако в тридцать девятом году, через семь лет после его гибели, шведская армия даже не пыталась притворяться рыцарским войском. Да и затруднительно ей это было делать. Шведские солдаты и выглядели, и вели себя как огромная банда разбойников. Везде, куда ступала нога шведского солдата, царили страх, убийства, грабежи и насилие. И на этой земле они поступали так же, как в соседней Германии, не видя ни малейшего основания для изменения поведения.

Попав в неразграбленные районы Польши, исстрадавшиеся от голода и лишений солдаты, большинство которых к шведской нации не принадлежали, отрывались по полной программе, вымещали на мирных жителях и гордых шляхтичах обиду за их сытый вид. Горожанам поначалу было легче, с них просто брали налог на войну, а вот в сельской местности солдаты армии вторжения инстинктов не сдерживали. Грабили не только безответных хлопов, но и гордых шляхтичей да юбки задирали у женщин, не спрашивая их согласия или сословной принадлежности. Возможно, именно многочисленные изнасилования шляхтянок окончательно и склонили благородное сословие Польши к упору на борьбу именно со шведами, благо на юге враги остановились.

Ставшее обычным для Германии, такое поведение быстро настроило большинство поляков против «спасителей». Огромную роль в неприятии шведов сыграла религиозная вражда. Хотя в армии Кристины Вазы имелось немало католиков, а в срочно формируемом заново польском войске поначалу встречались протестанты, война – не без активнейшего участия иезуитов – быстро превратилась именно в религиозную и гражданскую. С вытекающими из этого жестокостью и безжалостностью, неразборчивостью в средствах, фанатичностью и беспощадностью. Но и нередкими примерами героизма.

Учитывая, что потери польского народа на юге были больше, чем на севере, можно сказать – пропагандистская кампания, разработанная в Чигирине и поддержанная – в собственных интересах – иезуитами, дала блестящие результаты. Внимание польского общества, всех его слоев, удалось сконцентрировать на событиях вокруг шведского нашествия. Очень удачной оказалась идея распространять молву, что казаки пограбят и уйдут, а шведы останутся и будут перекрещивать всех в лютеранство. Сколь бы Оксеншерна, Бренер, Горн или другие представители руководства Швеции ни заявляли об отсутствии планов преследований за веру, большинство поляков им не верило. Особенно после осуществленных неизвестными в зоне действия шведской армии поджогов и ограблений костелов.

В это же время Станислав Любомирский, вырвавшийся среди немногих из битвы на Висле, поднял в Кракове знамя восстания против короля, объявив рокош. К нему сразу же стали стекаться шляхтичи, по каким-то причинам не попавшие в армию или проигнорировавшие призыв короля. Сначала из Малой Польши, а потом и из Мазовии и Подляшья. Уж чего-чего, а покушения на свои «законные» права благородное сословие Польши никому не прощало.