Есаулов сад

16 сентября. Всех собирали в горкоме. Балецкий говорит: Метелкин ничего не делал в походе (зарядка, соревнования). Меня не было, ездил в Куйбышевку. Рассказывал Вернигора – его спросили, вместе с другими, что делали в походе, Юрка не захотел доносить и сказал, что делали то и то. Но нам было хорошо и так, вот в чем соль.

22 сентября. Читал и смотрел Юрия Крымова «Танкер „Дербент“. Под прессом будто, понравилось. Смотрел „Последний табор“, мама сказала – вранье.

25 сентября. Погоны, скрип ремней блестящих, звезды манят голову горячую. Но идут года, она все чаще, прячась от людского глаза, плачет – заново бы жить, жила б иначе. Б-й.

2 октября. Он идет по болотам и топям, под брезентом ночует в лесу. Он идет, – и полжизни не пройдено, – и о чем-то бормочет Дерсу. День за днем лишь увалы да кочки, продирается он по лесам, вспоминая жену, домик отчий. Разговор у костра по душам поздним вечером с другом по службе возвращает их к темам годов, улетевших куда-то, и дружбе старой верен быть каждый готов. Топографу Питухину – письмо.

6 ноября. Ушел как бы в далекий мир детства от меня, но нынче войны снежные и игры помню я. Я помню гору быструю и многое еще (но стану я министром и позабуду борщ)… Зима прошла суровая, за корабли опять, берусь с друзьями снова я фрегаты починять. Но унесло кораблики, и детство утекло. Ох, будто фотография под голубым стеклом.

Часто я встречаю на пути грустной жизни школьников беспечных, для которых жизнь прожить, что поле перейти…

4 декабря. Незаметно пробегут года, просвистят в былое дни и ночи, но я не забуду никогда девушку из города восточного. Буду помнить школу и каток, где мы, взявшись за руки, катались, смех и грусть. Толпа на льду. Едва ли повторится это, друг. Едва ли… Рите Логашевой.

17 декабря. Я не написал в домашнем сочинении («Я люблю свой родной город») о том, что мне нравится северо-западная окраина Свободного с кладбищем и колокольным звоном старой церкви, с ромашкой на улицах. Но я все же написал – там много поэзии. Валентина сморщила лицо: «А заводы, а управление дороги, а стадионы, – сказала она, – вот поэзия». Как гвоздем по стеклу, у Маяковского, сказал я. Валентина задохнулась, по лицу пошли красные пятна.

1955 год.

8 января. «Счастлив писатель, который мимо характеров скучных, противных, поражающих печальною своею действительностью, приближается к характерам, являющим высокое достоинство человека, который из великого омута ежедневно вращающихся образов избрал одни немногие исключения, который не изменил ни разу возвышенного строя своей лиры, не ниспускался с вершины своей к бедным ничтожным своим собратьям и, не касаясь земли, весь повергался в свои далеко отторгнутые от нее и возвеличенные образы.

Вдвойне завиден прекрасный удел его: он среди них, как в родной семье: а между тем далеко и громко разносится его слава. Он окурил упоительным куревом людские очи; он чудно польстил им, сокрыв печальное в жизни, показав им прекрасного человека. Все, рукоплеща, несется за ним и мчится вслед за торжествующей его колесницей». Гоголь.

2 февраля. Мы молодые парни, как и те, что в бой ушли со школьной парты – сквозь липкую свинцовую метель, забыв девчонок, чертежи и карты. Забыв про то, что им семнадцать лет… Ах, годы их юны – как годы наши. Мы молоды, и молодости цвет нам неохота гробить в пыльном марше дорог военных, и, склонившись над водой, в муторном походе, на привале, вдруг узнать, что ты уже седой и опять шагать в чужие дали… Мы молодые парни…

8 февраля. Он выплывал на середину Амура, вставал в лодке, кричал пограничникам: «Эй, кому вы служите? За красную тряпку служите»… – этот человек мой дед по отцу. Он имел добротный дом, десяток коней, около десятка коров, на дворе полно птицы. Вдруг приходили люди, вязали коров за рога и уводили. Бабка в слезы. А дед кричал: «Что проиграл – все мое!» Но снова он брался за дело. «Образумился», – втихомолку говорили свои, и правда – в работе он красив. После мой отец закончил реальное училище в Благовещенске и вернулся домой, взялся сам хозяйствовать. Но Гражданская грянула.

18 марта. И дед по матери был состоятельным – одного молодняка было копыт восемьдесят и более десятка коров. Все поднято собственным горбом. На празднике дед катал жену на тройке по станице в расписной кошевке, его любил станичный атаман, и слава шла от прадеда – прадед был первым грамотеем в Албазине, писарем служил. Но деду не везло на сыновей – бабка рожала одних дочерей. Дед звал их: «Эй, ребята», он гонял девок на работу как парней: мама моя и тетки пилили лес, косили и молотили. На китайской стороне ставили по сто зародов, из них тридцать – отдавали китайцам. Мать нехотя рассказывает, и молчит тетя Таля, и тетя Фаня, и тетя Ляля, и тетя Соня. В прошлом году исполнилось триста лет Албазину. В «Амурской правде» дали статью, в ней упоминаются наши родственники – «кулаки и притеснители». Мама зло возмущается: «У себя в кабале были» – и только.