Есаулов сад

Анастасия угрюмо задумалась, глядя в стол, покрытый зеленым сукном. Хороший зимний костюм получился бы из этого сукна, промелькнуло у мальчика, такой материал пропадает, но тут же устыдился промелька и поник головой.

– Передай маме привет от меня, – сказала Анастасия.

Мальчик неловко встал со стула, пошел из кабинета, прикрыл дверь. Гулкая тишина стояла в школе. Чтобы не потревожить тишину, мальчик крадучись спускался по мраморной лестнице и вздрогнул от поклика. Оказывается, Анастасия звала его на минуту вернуться. Мальчик вернулся. Анастасия взяла книгу в крепком переплете, открыла титульный лист, что-то вписала и протянула:

– Это тебе, Сергей, на память о школе. Не сердись на меня, однажды я наказала тебя, – у державной женщины сдвинулось лицо и влага как будто блеснула в жестоких глазах.

Мальчик ушел. Книга, которую он нес под мышкой, была тяжелой и занимала его мысли, и он забыл о том, что на обратном пути хотел вновь забраться в Есаулов сад. Дома, у калитки, Серёнька всмотрелся в кухонное окно, увидел мать, сердце успокоенно осело, тогда он позволил себе поставить на лавочку у калитки портфель и заглянул в книгу. «История моего современника» Короленко. Мудрая Анастасия знала, что надо сказать отроку, когда он уходит в домашний скит, в отвержение.

Прихватив портфель, мальчик с раскрытой книгой вошел к маме.

– Послушай, мама, что написала Анастасия Степановна на дареной книге: «Сергею Белых в уверенности, что он накинет голубой занавес на городские наши печали».

– Ого, – сказала мама, – ого! Ай да Анастасия, а мы-то считали ее чиновной педагогиней.

Под шелест страниц толстенной книги и стрекот швейной машины миновал первый календарный день осени.

Сентябрь стоял, как по заказу, ведреный, прозрачный в нитях паутины. Запахи перезрелых окраинных лесов наплывали на Урийск, мешались с молочным духом подворий. Вечерняя заря, раскалив докрасна широкий серп, долго освещала город и розово меркла за высоким погостом. В утренние часы кто-то большой и добрый, переступая мягкими лапами, заглядывал под кровли домов, и странные сны снились урийцам в сквозные утренники.

Намаявшись за день, Серёнька спал как убитый, но под утро и к нему приходили небожители, среди невнятных образов мальчик угадывал образ отца; Серёнька просыпался и приступал ко дню, не развеяв настроение зыбкой утренней встречи. Но суматошный день забирал мальчика, он отдавался урочной работе самозабвенно.

Перво-наперво он засыпал завалинку провеянным на солнце шлаком и накрыл горбылем, иначе позднеосенние дожди зальют завалинку, и дом исподу потеряет теплую подушку. Потом, боясь внезапной тучи, он ринулся рыть картошку, мать помогала сыну, вслепую перебирая клубни, сортируя их. Помолившись про себя («Господи, всевышний и всеблагой, не насылай дождика раньше времени»), он укрепил стенки свинарника, уминая колотушкой опилки, чтобы зимой сквозняк не прошиб свинарник, – и все поглядывал на север, откуда попахивало осенней прелью, и заметил темные тучи, застившие холмы над городом. Серёнька пришел в отчаяние, он не успеет убрать огород, а мга подвигается к городу. Но на помощь пришли Вячик и Тая Фатеева, а следом набежали соседские женщины: «Да мы что, некрещеные, что ли, – вскричали они. – Ить и мы греховны, вот и замолим грехи».

Серёнькина мать посмеивалась, чувствуя общий настрой на дворе и огороде.

Но являлись и в эти дни модницы, требуя внимания, мальчик в полуотчаянии крутил большелобой головой, напуская суровость и важность, но доброта, свойственная ему от рождения, унаследованная от мамы и отца, подсказывает деликатные слова, и он обещает к седьмому ноября исполнить трудновыполнимое обязательство, – и неотвратимо, стремительно набирает мастерство, или, как говорят в Урийске, набивает руку.

Наконец, тучи берут в полон город со всех сторон, но кто-то придерживает ненастье за удила. А урожай убран и даже уголь припрятан под навес (с углем опять помог Титаник), и можно, врубив электрический свет – так плотно перекрывают солнце осенние тучи, – полностью отдаться работе. Мальчик постепенно усложняет рисунок покроя, изощряет собственное видение, догадываясь, что становится художником, причем вольным. Да, вольным, я не оговорился.

За плотным занавесом предзимних туч мальчик не сразу заметил, что зоркие глаза наблюдают каждое его движение, и каждый вздох слепой орлицы, воспитавшей и поставившей на крыло орленка, прослушивается и учитывается.