ESCAPE. Изгой

Выстраивать дисциплину в одиночку я не умел. Комната в общежитии, которую мне любезно предоставил Джим после того, как переехал к той самой девушке-шатенке (после его выхода из больницы я, наконец, поинтересовался ее именем. Оказалось Энни), была в половину меньше нашей квартиры с Иви и представляла собой практически пустой закуток без мебели и вещей. Джим свез свое барахло еще в день моего приезда, три месяца назад, а я за собственной поклажей все никак не мог вернуться. Противоречивые чувства, состоящие из обиды, недоверия и разочарования, сформировали мое новое отношение к той, с кем я вырос, и словно окончательно перечеркнули все то хорошее, что мы пережили вместе.

Ив бы сказала, что она сменила свой белый цвет на черный для меня, ведь в других оттенках окружающий мир я воспринимать не умел. И, пожалуй, я бы не стал с ней спорить. Какими бы ни были мои нынешние отношения с Оуэном, ее предательство лишь подчеркивало то, что в этом мире еще не появилось человека, которому бы я мог довериться полностью.

Мои размышления прервало новое уведомление.

Остаток пути до отцовской лавки прошел в тишине. Невидимая угроза на дороге, казалось, полностью вымотала и без того нервную Ангелину, которая теперь могла лишь молча ждать неизбежной встречи с супругом, возлагая свою страдающую от мигреней голову у старшего сына на плече.

Большая вывеска с витиевато-гордой надписью «Фармация Б.» высилась над витринными окнами. Еще издалека внимание прохожих привлекали четыре пузатых бутыля с разноцветным варевом, которое символизировало жидкости человека соответственно гуморальной теории[7]: кровь, флегму, а также желтую и черную желчи. Возле сосудов дежурил ученик провизора с палкой в руке – он то и дело помешивал растворы, избавляя насыщенные оттенки от сгустков и расслоения.

Сапожки миссис Бодрийяр коснулись брусчатки лишь после того, как сыновья и кучер буквально спустили ее на землю в шесть рук. Долгое путешествие подчеркнуло ее бледное лицо пущей усталостью, но стоило женщине крепко встать на ноги – она принялась подгонять мальчиков что есть мочи:

– Скорее! Оба! Уже опоздали!

Взяв мать под руки, Герман и Валериан спешно повели ее к главному входу. Стоило семье ступить за порог аптеки, их приветствовал невидимый дверной колокольчик.

– О, душа моя! И дети с вами! Какое радостное утро!

Человек, который был невыносимо похож на Николаса Бодрийяра, но абсолютно точно им не являлся (потому что тому такие слова были едва ли известны), нежно обнял Ангелину и оставил целомудренный поцелуй на ее ладони. Каждого из отпрысков он погладил по голове.

– Все сюда! – декламировал старик. – Моя семья здесь!

Старший сын нахмурился и сделал шаг назад. Такое поведение отца пугало его не меньше, чем недавняя утренняя сцена в его рабочем кабинете.

За длинными прилавками в ту же секунду начали появляться сотрудники фармации, собирающиеся на зов хозяина из рабочих зон, скрытых от глаз простых посетителей. Среди них: два мужчины возраста Николаса в строгих костюмах, которые, должно быть, и были провизорами, три юноши в одинаковых белых рубашках со стоячими воротниками и коричневыми фартуками – очевидно, входящие в ранг подмастерий, и два высоких, крепких рабочих, чья форма намекала на то, что они занимаются грязной работой. Каждый из них старался улыбаться так приветливо, как мог, но вряд ли хотел, – оттого создавалось ощущение, что за ушами у постояльцев аптеки были спрятаны ниточки, за которые кто-то усердно тянул, рисуя на их лицах самые неискренние улыбки из всех возможных.

– Моя дорогая! – тающий от собственной елейности Николас вновь взял руку скукожившейся от тревоги супруги в свои ладони. – Мы безмерно благодарны вам за проделанный путь. Теперь: мальчики останутся, а вы скорее поезжайте обратно. На вас нет лица!

– Ну что вы, я, пожалуй, останусь… Как же они доберутся обратно? – еле слышно бормотала Ангелина, стараясь не встречаться взглядом с мужем.