ESCAPE. Изгой

– Домой, – слегка стушевавшись, ответил я и озвучил адрес общежития для навигатора.

Намеренно остановив чересчур заинтересованного в состоянии своего пассажира кучера, Герман дождался, пока тот откроет дверцы кэба, и вложил ему в руку кожаный мешочек с мелочью.

– Проводить вас, сэр? – сетовал невероятно шустрый для своего роста и веса, усатый мужичок. – Кабы не случилось чего по пути…

– Нет. – Юноша стыдливо прикрывал свежие раны на лице рукой. – Дома ждут.

– Ну… право ваше, – погладив изрядно утомленную поездкой бурую кобылу, кучер ловко взобрался обратно на козлы и направился в город.

Дом Бодрийяров был узнаваем в округе, пожалуй, даже пуще, чем нынешний глава прославленной фармацевтической династии. Каждый четверг в роскошной гостиной проводились приемы, по утрам рабочих дней травницы собирались на кухне перед прогулкой, а в выходные – в небольшом саду, Николас проводил закрытые игры в крокет для своих друзей. Словом, на неделе проселочную дорогу заполняли кэбы приезжих гостей, и каждый из них наблюдал эклектичновычурную постройку издалека, несомненно запоминая настолько богатый антураж надолго.

Слухи распространялись быстро, а потому настолько плачевный вид отпрыска семьи с хорошей репутацией мгновенно бы стал сенсацией текущего месяца. Опасаясь дурной молвы, Герман предпочел добрести до дома последние пару миль самостоятельно, преодолевая боль и стыд за все произошедшее часами ранее.

Особняк находился в долине, спуск которой был любезно организован еще самим Джеком Бодрийяром. Деревянные выступы были учтиво вбиты по периметру спуска с возвышенности, на которой и располагалась единственная дорога в город. Несмотря на отдаленное расположение, эта территория пригорода никаким благоприятным климатом не славилась, сколь бы ни твердил об этом отец семьи. Редкие лучи солнца всегда миновали территорию дома, поскольку это часть долины более походила на неглубокую ямку, всегда остававшуюся в тени. Стены из красного кирпича всегда были во власти холода, и иной раз, для того чтобы избежать простуды, в постели приходилось находиться весь день. Камины затапливались лишь по приходу гостей да Николаса, который большую часть своего времени все же проводил в «Фармации Б.» и был глубоко убежден в том, что свежий воздух (даже если он, на самом деле, представляет собой поток северного ветра) – все еще так же полезен, как утверждал доктор Арнотт, чья теория[12] давно подвергалась сомнением.

– Подожди, – я прервал Джереми, пользуясь тем, что через пару мгновений мы все равно угодим в пробку. – Красный кирпич?

– Был писком викторианского стиля в конце девятнадцатого века. – Оуэн пожал плечами, поворачиваясь ко мне. Рядом с его переносицей расцветали два багровых пятна от удара доктора Константина. – Что такое?

– Ничего… – стушевался я, с тревогой вспоминая о том, как сильно меня привлекала практически нулевая отделка стен на производстве. Неужели на эти пыльные строительные брикеты я тоже пялился не случайно? – А Реймонд, он родился там?

Мужчина крякнул от сдавленного смешка:

– Где же еще ему рождаться? До этого еще дойдем…

Юноша брел знакомым путем, наступая на потухшие ростки чернобыльника, которому дорожная пыль была нипочем. Он думал о том, что должен сказать домашним по прибытии, и совершенно не подозревал, что тем придется по вкусу. В конце концов, правда могла травмировать и маму, и Мари до глубины души, а ложь стала бы звучать слишком ненатурально, учитывая обстоятельства, в которых даже слуги знали о том, что теперь сыновья проводили все свое свободное время именно в фармации.

Больше всего смущала планировка дома, которая не предполагала другого входа внутрь, кроме как прямиком через гостиную. Такое решение было принято Бодрийярами при постройке отнюдь не случайно и должно было поражать посетителей с порога и до самой глубины души. Все самые дорогие предметы интерьера были собраны именно там и заполняли пространство как полевые цветы, сливаясь с георгианскими обоями и узорчатой плиткой. Кроме того, в самой просторной комнате дома всегда дежурили слуги с широкими улыбками наперевес, а потому – как только бы Герман пересек порог, о его «боевом» раскрасе стало бы известно каждой живой душе на территории особняка.