Есенин

Есенин отступил, чтобы лучше видеть всех, вскинул голову и, глядя в глаза Анне, звонким, ликующим голосом произнёс:

Сыплет черёмуха снегом,
Зелень в цвету и росе,
В поле, склоняясь к побегам,
Ходят грачи в полосе.
Никнут шёлковые травы,
Пахнет смолистой сосной,
Ой вы, луга и дубравы, —
Я одурманен весной.

   — Старо, Сергей! — крикнул Сардановский. — Это мы уже слышали!

Анна резко обернулась к брату:

   — Ты слышал, а я нет. И сиди молчи... Читай, Серёжа!

Есенин читал Анне всё, что у него было написано до сих пор. И про озябших воробушков, и про Танюшу, и про глухариный свет зари...

Анна слушала, покорённая и его голосом, и его улыбкой, и голубым, проливным светом глаз, и красивыми словами стихов, и, когда он, окончив чтение, выдохнул как бы виновато «всё», она воскликнула восхищённо:

   — Прелесть как хорошо! Спасибо, Серёжа!..

Николай Сардановский засмеялся.

   — Ну, покорил, Сергей! Аня — девчонка с характером, ей мало кто нравится, а ты её сразил. С первого взгляда, с первого слова... — Он небрежно перебирал басовые струны гитары.

Есенин молчал, взволнованный.

Откуда-то донёсся плотный топот конских копыт. Все обернулись. Мимо сада скакала на рыжей лошади помещица Кашина[19]. Есенин подбежал к изгороди.

Кашина сидела в седле боком, длинное голубое платье, тяжёлыми складками свисавшее сбоку, прикрывало её ноги, шляпа скрывала лицо в загадочной тени, рука в длинной перчатке держала повод крепко и уверенно. Всадница давно уже миновала сад, а Есенин всё ещё смотрел ей вслед, не теряя из виду голубое платье и развевающиеся воздушные концы шарфа.

   — Хочешь, я познакомлю тебя с ней? — предложил Тимоша Данилин, подойдя и остановившись сзади Есенина.

   — Сейчас не надо, — ответил он. — Потом, Тимоша, потом.

Они не спеша вернулись в беседку.

9

На дворе было ещё светло, а полуподвал уже налился мглой: кирпичные здания, стоящие напротив, навсегда заслонили солнце.

В «молодцовской» шла субботняя уборка. Кровати и тумбочки были сдвинуты с «насиженных» мест, табуретки и скамейки стояли на столе вверх ножками. Александр Никитич любил порядок и чистоту. Босые, засучив до колен штаны, жильцы из вёдер плескали на пол воду, потом ожесточённо тёрли половицы швабрами.

Окна, всегда наглухо закрытые, чтобы не задохнуться пылью, сейчас были распахнуты настежь, и в помещение стекал шум улицы — тарахтение окованных железом колёс, прыгавших по булыжнику, стук каблуков на тротуарах и крики ребятни, снующей по тесному переулку...

Сам Александр Никитич — тоже босой — шлёпал по лужицам со щёткой в руках, снимал паутину, затянувшую углы.

Василий Тоболин, спускаясь по лесенке с ведром воды, бросил на ходу:

   — Никитич, там тебя спрашивает какой-то парень.

   — Что ещё за парень?

   — Приезжий, должно. У лестницы стоит... — И хрипло крикнул наверх: — Эй, друг, катись сюда!

   — Кто там? — Александр Никитич насторожился.

   — Это я, — отозвался Есенин, неуверенно сходя в полусумрак; котомку, снятую с плеча, он держал за лямки.

   — Сергей! — Александр Никитич заметно смутился, что сын застал его за столь несвойственным занятием. — Ну, здравствуй!.. А мы тут решили прибраться, а то живём как в хлеву... И посадить тебя некуда, вот беда. Пойди погуляй во дворе пока... Мы скоро.

Сын заметил неловкость отца, пришёл на выручку.

   — Зачем я буду зря сидеть? Стану воду таскать.

   — Вот и ладно, — сразу согласился Александр Никитич, отобрал у Василия Тоболина ведра и отдал их сыну. — Тащи! — И с наигранной бодростью крикнул, входя в помещение: — Пошевеливайтесь, ребята!

Есенин с охотой исполнял своё дело, оно забавляло его; к тому же ему нравилась артельная работа, когда в воздухе носится бодрость и брызжет веселье. Ребятишки, столпившись у колонки, только и ждали момента, чтобы нажать рычаг и пустить тугую струю воды в ведро. Грязную воду рабочие выливали прямо во дворе, возле помойного ящика — высохнет!

Через час уборка была закончена, «мебель» расставлена по местам, стол застелен свежей белой бумагой. Пахло мокрой древесиной, гуталином — рабочие начищали обувь.

   — Всё, Никитич, — доложил Василий. — Доволен?

   — Спасибо. Молодцы! — Александр Никитич польщённо улыбался. — Не заупрямились. Не забастовали...

   — Если бы не ты, Александр Никитич, — ответил дружок Тоболина Артем Самсонов, возчик, — может, и забастовали бы. Один чёрт: конура и есть конура, как её ни прихорашивай!

   — Ничего, Артем, для себя старались, хоть воздух почище будет. — Василий Тоболин кивнул на Есенина, скромно стоявшего у стола. — Сынок пожаловал, Никитич? Помощник. К делу приучать станешь? Самая пора...

Александр Никитич ответил уклончиво:

   — Он ещё школу не закончил...

Рабочие, принарядившись, один за другим покидали общежитие — кто куда.

   — Ушли и мы, Никитич, — сказал Василий Тоболин. — Развлечься желательно...