Есенин

   — Безусловно. Здесь много мест для развлечений. В особенности для молодого человека.

Олимпиада Гавриловна прибавила, коснувшись пальчиками плеча Есенина:

   — Мы вас зачисляем в нашу компанию. Интересные люди, вечера, беседы, гитары, песни... Скучать не придётся... Ты не возражаешь, Митя? — обратилась она к мужу.

Крылов взглянул на неё как-то странно, мешочки под глазами дрогнули.

   — Зачем же я должен возражать?..

Наступило неловкое молчание. Есенин поклонился и вышел.

Спустившись в лавку, Есенин на вопрос отца, как его приняли, ответил с оттенком пренебрежения:

   — Не беспокойся, всё хорошо. — И посуровел: — Папаша, Василий Семёнович Тоболин сильно захворал. Надо бы к нему доктора пригласить или в больницу положить.

Александр Никитич нахмурился:

   — Не ляжет он в больницу. Не на того напал. Поваляется малость и встанет. Не впервой. От него все болезни отскакивают.

   — Нет, папаша, дядя Василий болен серьёзно. Надо хозяину сказать, ты старший по общежитию... В случае чего с тебя спросится.

   — Я старший, но не доктор, чтобы с меня за хвори спрашивать.

   — Тогда я сам скажу Дмитрию Ларионовичу. — Есенин повернулся, собираясь снова идти наверх. Отец, нахмурясь, остановил:

   — Ладно. Нынче доложу... Погоди, провожу тебя в твою комнату.

   — Я не тороплюсь. — Есенин понизил голос. — Владимир Евгеньевич не заходил?

Александр Никитич принялся без надобности перекладывать куски мяса на полках, проговорил отчуждённо:

   — Чуть ли не каждый день заходит. Спрашивает про тебя. Думаю, вот-вот заявится и сегодня. Что ему от тебя надобно, не пойму... Ты держись от него подальше. У полиции он на примете. Два раза обыск производили. Неблагонадёжен.

Есенин обрадовался.

   — Я побуду здесь, папаша. Может быть, и в самом деле придёт. Он мне чрезвычайно нужен.

Отец промолчал, занял своё место за прилавком.

«Чужой человек для него дороже отца, выходит, — подумал он с неприязнью. — Нашёл, кого предпочесть... Бездомник, кандидат в каторжники». В этот момент он ненавидел Воскресенского, именно через него грозила опасность сыну. «А этот, дурачок мой, ничего и не смыслит даже, идёт, как глупая плотвичка на наживку. Гляди, от нетерпения ногами дрыгает...»

Постояв немного у окна, Есенин вышел — сладковатый, терпкий запах мясной лавки теснил дыхание.

По Щипку тянулись подводы, лошади бухали подкованными копытами по круглым, отполированным булыжинам, ветер, забегая сюда как бы по случайности, взвихривал пыль, листву, клоки сена. Ребятишки силились запустить бумажного змея; при очередном порыве ветра им это удалось; змей взмыл, шевеля длинным мочальным хвостом, — верховые воздушные потоки рвали его, и нитка напоминала струну — тронь её, и она зазвенит.

Есенин вспомнил, как он сам ещё совсем недавно запускал в небо такого же змея и радовался, когда тот уходил под самые облака.

Воскресенский пришёл после обеда. Он издали увидел Есенина, весело помахал ему рукой, стёкла очков блеснули на солнце; куртка распахнута, ворот белой рубашки расстегнут, форменная фуражка зажата в кулаке.

   — С приездом, дорогой Сергей Александрович, — сказал он, приближаясь. — Рад вас видеть в добром здравии!

   — Я также, Владимир Евгеньевич.

   — Что нового привезли с древней рязанской земли?

   — Новостей у вас, я полагаю, больше — Москва! Но и я кое-что могу рассказать. Это вас касается... Сейчас доложусь отцу, и пойдём куда-нибудь посидеть. — Он вбежал в магазин. — Папаша, я отлучусь ненадолго. Скоро вернусь, и мы пойдём домой.

Александр Никитич, отводя от сына глаза, проворчал с обидой:

   — Не успел порог дома переступить и сразу «отлучусь». По-цыгански как-то... Ты от него скоро не оторвёшься.

   — Не сердись, пожалуйста. — Есенин почувствовал себя виноватым. — Мне действительно надо сообщить ему очень важное...

Воскресенский и Есенин прошли к Павелецкому вокзалу. В тощем скверике перед серо-зелёным зданием сели на скамейку. Убирая сползающую на очки длинную прядь, Воскресенский оглядывал Есенина, не скрывая радости.

   — Изменились вы, сударь, немало. Того деревенского паренька, коего я встречал в чайной год назад, нет и в помине. Налицо некто иной, мыслящий, умный. Творец!

Есенин рассмеялся.

   — А ведь жаль, Владимир Евгеньевич, что того паренька нет. Очень жаль... Тот умел мечтать по-мальчишески — в дым.

   — Отчего же? Странно...

   — Каждый год прибавляет новые заботы, ставит иные задачи, их вольно-невольно надо решать. А задачи со временем выпадают всё труднее и труднее. Вы знаете, что к нам в интернат приезжал из Москвы полицейский чиновник? По вашу душу...

Вечный студент невесело усмехнулся, поблескивая очками.

   — Вежливый такой, да? Играет в приятельские взаимоотношения? С закрученными усами?

   — Он. Просил именовать себя Петром Степановичем. Перед тем как допросить меня, украдкой просмотрел мои вещи, почитал стихи... Как отпер сундучок, диву даюсь, — Есенин придвинулся ближе и спросил шёпотом: — Он сказал, что вы большевик. Это правда?

Воскресенский снял очки и, близоруко щурясь, протёр их платком.

   — Вас это удивляет или, может быть, пугает?