Есенин

   — Ну-ка, почитай, про что ты пишешь, мы прямо скажем, стоит ли тебе надеяться на будущее или же сразу становись за прилавок, в помощь отцу.

Есенин ничуть не обиделся на замечание о прилавке. Отпетые головы, сидя и полулежа, поддержали своего «башковитого» вожака:

   — Читай, не трусь. А мы послушаем, что ты там наваракал!

   — Я не трушу, — сказал Есенин и тотчас заволновался, как всегда перед чтением своих стихов.

Чтобы его лучше слышали, он привстал на колени. Босяки глядели на него пытливо и, казалось, затаили усмешки. Перешёптывались.

   — Тихо! — приказал Иннокентий ватаге, а Есенина попросил: — Подвигайся ближе.

Есенин придвинулся почти вплотную к Иннокентию, положил на газету недоеденные колбасу и булку. Решился.

Хороша была Танюша, краше не было в селе, —

начал он негромко, но, несмотря на слитный шум торжища, всем было слышно, —

Красной рюшкою по белу сарафан на подоле.
У оврага за плетнями ходит Таня ввечеру,
Месяц в облачном тумане водит с тучами игру.

Передохнул немного, с жадностью вглядываясь в лица слушателей. Иннокентий кивнул: дескать, продолжай, слушаем...

Вышел парень, поклонился кучерявой головой:

«Ты прощай ли, моя радость, я женюся на другой».
Побледнела, словно саван, схолодела, как роса.
Душегубкою-змеёю развилась её коса.
«Ой ты, парень синеглазый, не в обиду я скажу,
Я пришла тебе сказаться: за другого выхожу».
Не заутренние звоны, а венчальный переклик,
Скачет свадьба на телегах, верховые прячут лик.
Не кукушки загрустили — плачет Танина родня,
На виске у Тани рана от лихого кистеня.

Алым венчиком кровинки запеклися на челе, —
Хороша была Танюша, краше не было в селе.

Есенин смолк и вдруг затосковал, как будто только сейчас сам осознал то, что написал, — весь трагизм, всю непоправимость случившегося с двумя влюблёнными.

Иннокентий Кочегаров надавил кулаками на глаза, вздохнул с хрипотцой, развернул размашистые плечи.

   — Бывает, — сказал он. — Вот так бывает, знаю... Очень понятно! Сходятся характер на характер, как, скажем, в рукопашной, — никакая сила не остановит! И одному из них несдобровать. Любили же друг друга! Эх, Сергей, сын Александров, всколыхнул ты мне душу до самого дна. А ведь, кажется, безделица, полтора десятка чернильных строчек, а вот — на тебе! — человеческие судьбы, как на ладони... — Плеснул в стакан водки, выпил и прикрыл локтем лицо.

Петька Лохматый попросил вожака:

   — Ты бы рассказал ему про свою Танюшу...

Иннокентий поморщился, он чуть запьянел, веки сразу отяжелели, набрякли.

   — Всё в прошлом, друзья. И Танюша в прошлом. — Зорко взглянул на Есенина. — Была у меня история, давно, в юности, когда коробейником по Руси бродил. Немало повидал по сёлам красавиц, но такая повстречалась одна-единственная. Королева. Алмазную корону ей на голову — повелевай!.. Ну и поплатился я за неё: свалил соперника. Заковали руки и ноги в железо — и зашагал этапным трактом с полосатыми столбами в Сибирь... Бежал. Вернулся, а моя Таня в сырой земле: извела её женихова родня. Вот и вся история... Потом к зелёному зелью пристрастился. Дружками обзавёлся. Липнут они ко мне. — Обвёл взглядом дружков. — Вот они, мои милые.

   — А чем мы плохи? — низким голосом, как будто с обидой спросил мосластый верзила с чёрной повязкой на левом глазу. — Мы своё дело знаем...

   — Лихие ребята, — пояснил Иннокентий Есенину, — Каторжники. А если разобраться — несчастный люд... Ты, Есенин, за прилавок не становись. Прилавок зашибёт в тебе не только поэта — человека!.. Пиши. Учись у больших поэтов, у главных. Пушкин, Кольцов, Лермонтов, Некрасов, Надсон, Блок, Брюсов Валерий. У этого про нашего брата вот что сказано: «У нас ножики литые, гири кованые. Мы ребята удалые, практикованные...» — И строго спросил: — Есть у тебя эти книги?

   — Нет, — ответил Есенин. — Но я приобрету...

   — Когда-то ты приобретёшь?.. Петька! — Иннокентий сделал едва уловимый знак Лохматому.

Того как ветром подхватило. Прибежал он через полчаса и положил перед Иннокентием стопку книг, связанную бечёвкой.

Иннокентий бегло оглядел корешки книг.

   — Это то, что надо. Только вот Библию зачем брал?

   — Рядом с другими лежала.

   — Держи, Есенин. — Иннокентий бережно положил книжную стопку ему на колени. — Читай. Не смущайся, что ворованные. Важно, что мысли в них неворованные — почерпнутые из сердца. Ну, прощай, Сергей, сын Александров. — Он встал.