Есенин

— Такое впечатление, что он передал шифровку марсианам, — сказал Артосов близстоящим людям, и те на шаг отступили от него. Его уже начинали чураться.

Когда, наконец, официальная часть окончилась, Артосов ожидал, что будет концерт или даже танцы. Но ничего этого не начиналось, а вскоре стало ясно, что и не предвиделось. Люди ходили по залу, что-то попивали, чем-то слегка изящно закусывали, пластмассово разговаривали, улыбаясь отрепетированными улыбками. Артосов чувствовал, что на него неодобрительно поглядывают, что все видят, насколько он не из той оперы, единственный бородатый среди всех этих идеально выбритых, причёсанных, обцацканных. Он всё ждал, когда же Таня вновь подойдёт к нему и одна, без своего буржуя. Но она не расставалась с мужем и супружеская чета Проломовых нарочито держалась подальше от Артосова.

Он уже собрался уйти, как вдруг увидел себе подобного. Некий пьяноватый человечек лет пятидесяти с лишним стоял в сторонке и выпивал, закусывая потихоньку яблочком. Он явно был здесь таким же ненужным, и Артосов подошёл к нему:

— Поэт Валерий Артосов. Чувствую, что задыхаюсь в этой необуржуазной обстановке.

— Я тоже, — оживился человечек. — Игнатий Самоцветов. Иллюзионист. Проще говоря, фокусник. Вот, пригласили показать фокусы, а теперь, говорят, что и не нужно. Обещали двести долларов, а теперь и не знаю, заплатят ли.

— Как это! — воскликнул Артосов. — Самому Самоцветову не заплатить? Ну, это уж шалите, господа хорошие!

Стоящие поблизости внимательно посмотрели на Артосова и Самоцветова. Валерий почувствовал, что настал его час.

— Безобразие! Великий русский фокусник Самоцветов! Стоит и никто на него внимания! Ахтунг! Господин Самоцветов, просим вас!

Фокусник виновато взбодрился. Он извлёк из кармана колоду карт, подбросил её, она рассыпалась, но он ловко поймал все карты в воздухе. Впрочем, бубновый валет всё же пал к ногам не бедных слоёв.

— На сцену просим! — возгласил опять-таки не кто-то, а Артосов. — Похлопаем, господа!

Раздались жидкие рукоплескания. Самоцветов поднялся на подобие сцены и стал показывать весьма банальные фокусы. Посмотрев на него недолго, публика отвернулась и продолжала ходить, разговаривать, закусывать. Какой-то хлюст свёл фокусника со сцены и подал конверт. Самоцветов тотчас и исчез, затерялся где-то. Артосову стало душно и противно. Он принялся хлестать всё подряд — водку, виски, джин, ром…

— Эх, набить бы вам всем морды! — произнёс он фразу, которую сам от себя и услышал.

Вокруг него слоились богатые люди, позвавшие его показывать фокусы и забывшие о его существовании. Он готов был к битве с ними и знал, что победит.

— «В лицо вам толще свиных причуд»! — следующее, что он услышал от самого себя. — Хотите увидеть поэта и бунтаря? «Милый, милый смешной дуралей»… А вы знаете, что следом за пятым грядёт семнадцатый? Русскому сердцу чужд капитализм! Успели упрятать тугрики в тугие свои чемоданы?.. Не трожь, ударю! Эх, нет здесь Серёжки Есенина, он бы вам прописал пилюлю! Не хапай, говорю!

Он вдруг развернулся и нанёс скользящий удар кому-то в челюсть. Тотчас его взяли крепко под руки и ласково сказали:

— Вам надо освежиться.

Повели вон из зала.

— Вот его пальто и фуражка.

Он очутился один на улице. Помотал головой, встряхнулся, и ноги сами повели его. Он прошёл через чёрный ход, никем не остановленный миновал подсобные помещения и вновь оказался в зале со свастиками на полу. Да как удачно: перед ним выросла Таня, а с нею вместе её муж, тузгазовец Проломов.

— Какая встреча! — воскликнул Артосов. — Мсье, как вам удаётся иметь такой неестественно здоровый цвет лица? Прямо не лицо, а детская попка! От него хорошо пахнет, Таня? Сомневаюсь! «Только бездельник не пахнет никак! Как ни старается лодырь богатый, очень неважно он пахнет, ребята!» Это Есенина стихи! Ишь ты! Собрались тут! А вы знаете, что это здание проклято? Здесь когда-то по стенам были развешаны восемьсот шкур убитых медведей! И души тех мишек незримо… Только подумайте, не-зри-мо…

— Валерий, вам нужно отдохнуть, — вежливо произнёс Дмитрий Алексеевич.

— В смысле, сном могилы? Что ж, вы можете удавить поэта в «Англетере». Да потом ещё про-згласить это сам-убийством. — Артосова слегка качнула волна икоты. — «Но есть и Божий суд, наперсники разврата! Есть грозный Судия, он ждёт…»

— Забавный малый, — услышал Артосов не свой, а чей-то иной голос.

— «Он не подкупен звону злата…» Что?! Я забавный малый? Да, на мне костюмчик с оптовки. Но его шила милая русская девушка. Которая не пошла в проститутки. Несмотря на все ваши старания! На всю вашу всяческую бзынь! Расступись, я гулять буду!

Как ни странно, и впрямь расступились. Таня и её муж исчезли. Это показалось Артосову оскорбительным.

— Эх! — он рванул ворот рубахи, выстрелив двумя верхними пуговицами. Сильные руки снова взяли Артосова с двух сторон и повели вон из зала. Надо было крикнуть что-то совсем убийственное, но в голове вдруг возник образ бушующего слона в цейлонском зоопарке, и Артосов громко заорал:

— Свободу Шаримбе! Я требую! Свободу Шаримбе!