Есенин, его жёны и одалиски

Да, нормальные бытовые условия были не для Есенина, уютно он себя чувствовал только на лоне природы и… в кабаках. Правда, первые две-три недели держался. С гордостью представлял будущую жену знакомым. Оповестил о своём счастье даже М. Горького: «Посылаю Вам стихи, которые написал за последнее время. И шлю привет от своей жены, которую Вы знали ещё девочкой в Ясной Поляне».

Сергей Александрович перезнакомил Толстую со всеми своими друзьями. Иногда делал это весьма «оригинально». «Дома бил Приблудного», – записала как-то Софья Андреевна в своём календаре. Любил пройтись с будущей супругой по улицам. Во время одной из таких прогулок «молодые» повстречали цыганку, которая нагадала им скорую женитьбу, а попугай шарманщика вытянул Толстой простое медное кольцо, как обручальное, – знак скорой свадьбы. И Есенин решил, что его новый брак предопределён свыше.

Об одной из встреч с Сергеем Александровичем на улице поведал В.С. Чернявский, ленинградский приятель поэта:

– Первое, о чём он рассказал мне, была новая женитьба. Посвящая меня в эту новость, он оживился, помолодел и объявил, что мне обязательно нужно видеть его жену. «Ну, недели через две приедем, покажу её тебе». Имя жены он произнёс с гордостью. Сергей Есенин и Софья Толстая – это сочетание, видимо, нравилось и льстило ему.

Кстати, Владимиру Степановичу не понравилось, как выглядел Есенин:

– На этот раз Сергей неприятно поразил меня своим видом. В нём было что-то с первого взгляда похожее на маститость, он весь точно поширел и шёл не по сложению грузно. Лицо бумажно-белое не от одной пудры, очень опухшее, красные веки при ярком солнечном свете особенно подчёркивали эту белизну.

То есть литературные неприятности, алкоголь и амурные передряги сказались на внешности Есенина не лучшим образом. И Софья Андреевна полюбила отнюдь не херувима с золотыми локонами, а уже порядком поизносившегося мужчину, о чём он сам не раз печалился в своей потрясающей лирике:

Иная радость мне открылась.
Ведь не осталось ничего,
Как только жёлтый тлен и сырость.

Ведь и себя я не сберёг
Для тихой жизни, для улыбок.
Так мало пройдено дорог,
Так много сделано ошибок.

Любила Софья Андреевна Есенина искренне и глубоко. Близкие при этом отмечали, что в этой любви большое место занимало материнское чувство. Это подтверждала и её мать:

– Любовь к нему совершенно очевидно была безграничной, и, как она часто говорила, в её любви было много материнского, как к больному ребёнку.

…Готовясь к свадьбе, Есенин бегал по редакциям, «выбивая» деньги, но беречь их не умел: застольные вечера, званые обеды, Большой Московский ресторан на Лубянке, где он играл в бильярд с Софьей Андреевной.

Домашние застолья проходили весело. Сергей Александрович любил розыгрыши. Об одном из них рассказывал ленинградский поэт-имажинист В.И. Эрлих:

«– Слушай, кацо! Ты мне не мешай! Я хочу Соню подразнить.

Садимся обедать. Он рассуждает сам с собой вдумчиво и серьёзно:

– Интересно… Как вы думаете? Кто у нас в России всё-таки лучший прозаик? Я так думаю, что Достоевский! Впрочем, нет! Может быть, и Гоголь. Сам я предпочитаю Гоголя. Кто-нибудь из этих двоих. Что ж там? Гончаров… Тургенев… Ну, эти – не в счёт! А больше и нет. Скорей всего – Гоголь.

После обеда он выдерживает паузу, а затем начинает просить прощения у Софьи Андреевны:

– Ты, кацо, на меня не сердись! Я ведь так, для смеху! Лучше Толстого у нас всё равно никого нет. Это всякий дурак знает».

Гоголь действительно был любимым писателем Есенина, и Софья Андреевна это знала. Рассказывая (после гибели мужа) о стихотворении «Не жалею, не зову, не плачу…», она указывала на то, что оно написано под влиянием одного из лирических отступлений в «Мёртвых душах». Это начало шестой главы поэмы[125]: «…Что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! О моя свежесть!»

Именно об этих строках «Мёртвых душ» и говорил полушутя великий поэт:

– Вот меня хвалят за эти стихи, а не знают, что это не я, а Гоголь.

Разыгрывал Есенин будущую супругу в комнате, увешанной портретами Л.Н. Толстого. В семье писателя был его культ, и шутить по этому поводу в столовой его внучки было, конечно, не слишком корректно. Кстати, меры в этом поэт не знал, за что частенько тяжело расплачивался.

…Друзья радовались за Сергея Александровича: наконец-то он получил отличные условия для работы, а он помалкивал и с каждым днём становился всё мрачнее. Как-то Ю.Н. Либединский спросил, как ему живётся.

«– Скучно. Борода надоела, – последовало в ответ.

– Какая борода?