Есенин глазами женщин

На следующий день С. А. немного успокоился, не пил, боясь, что его пьяным завезут опять «туда». На вечер Дункан послал корзину цветов, но сам не пошел, несмотря на все уговоры. Нарядился в «пушкинский костюм» и был спокойным и веселым весь вечер. Только около 10–11 ч<асов> начал волноваться, что Дункан может вздумать после вечера заехать в «Стойло» и, увидев меня с ним, устроит мне скандал. Условились, что я уйду на всякий случай, а он ее очень быстро выпроводит с таким расчетом, что, когда через полчаса я вернусь, ее уже не будет. Но пока мы уславливались, приехали с вечера Катя и Марцел, сообщив, что Дункан поехала домой, и С. А., спокойный и ясный, вернулся со мной и Катей на Брюсовский. После этого он видел Дункан еще один раз. Его опять подбили поехать. Он перед тем напился пьяным и собрался ехать. Звал сопровождать его Аню Назарову, но ей нельзя было ехать, так как у Дункан могло выяснить<ся>, что она моя подруга. Вошла Катя (дело было в «Стойле»). «Екатерина, едем к Дункан», – обратился он к ней. Я поддержала его – с Катей было не опасно, я знала, что она сумеет вытащить его оттуда. А Катя посещений Дункан боялась пуще всего и расплакалась, уцепившись, как ребенок, за шубу С. А. Удалось ее успокоить и уговорить. Через два часа они вернулись оба на Брюсовский и с хохотом вперебой рассказывали, как Катя не дала Дункан даже поговорить наедине с С. А., как Шнейдер пробовал удерживать, а С. А. напугал его, прикинувшись очень буйным, и как они все же выбрались оттуда, несмотря на то что не было денег на извозчика, а никто из братии намеренно не хотел дать. «Понимаете, как назло ни у кого ни копейки денег не было», – смеялся С. А.

Это была последняя встреча с Дункан. Один узел был распутан, или разрублен – не знаю, как верней.

Только я приехала из Крыма (22 сентября 1924 г.), как Соня Виноградская рассказала, что Е. сдал «Песнь о великом походе» в журнал «Октябрь»; все возмущены его поступком, смотрят на это как на предательство, тем более что сейчас как раз ведется поход против Воронского, которого, вероятно, снимут из «Красной нови». «Понимаешь, и в такой момент Е. сдал одну из своих крупных вещей „Октябрю“; конечно, ему многие руки не подадут», – сказала С. В.

До отъезда я знала, что «Песнь» восторженно встретил отдел массовой крестьянской литературы Госиздата и вещь была продана туда. Группу и журнал «Октябрь» С. А. ненавидел, его иногда буквально дрожь охватывала, когда этот журнал попадал ему в руки. Травля «Октябрем» попутчиков приводила С. А. в бешенство, в бессильную ярость. Не раз он начинал писать статьи об этой травле, но так и не кончал, так как трудно было писать в мягких тонах, <а> резкую статью не было надежды опубликовать. В чем же дело, как «Песнь» могла попасть в этот журнал? Катя рассказала следующее: С. А. продал «Песнь» отделу массовой литературы. Все переговоры велись главным образом через Анну Абрамовну Берзинь. Одновременно «Октябрь» стал просить поэму для помещения в октябрьском номере. С. А. колебался. Было очень много разговоров, но согласие не было дано. Однажды он послал Катю в Госиздат за деньгами к Анне Абрамовне. Она получила больше, чем предполагал С. А. На радостях накупила пудры «коти», о-де-колон и пр. Вернулась вместе с Ритой, веселая и оживленная, думая обрадовать С. А. покупками (хорошей пудре, духам и т. п. С. А. всегда радовался как ребенок, тем более что при его безалаберной жизни, при постоянно кишевших вокруг него нахлебниках и прихлебателях, часто эти вещи отсутствовали в его обиходе). С. А. спросил, сколько она получила. Узнав, что больше предполагавшейся суммы, задумался, потом вдруг обозлился и поднял крик, чуть не выкинул все купленное, отчаянно ругал Катю за то, что она его продает и предает. «Откуда эти деньги?» – «Да я не знаю, Анна Абрамовна дала», – отвечала совершенно сбитая с толку Катя. Она только много позже поняла, в чем дело. С. А. ушел, вернулся вечером трезвый и опять поднял крик, придравшись к тому, что не было ужина (это его характерная манера. Он никогда не ругался из-за того, что действительно было причиной его возмущения. Клапаном всегда служило что-либо другое). «Ты совсем обо мне не думаешь, не заботишься. Я целый день работал, теперь хочу есть, а ты даже не подумала обо мне. Конечно, я сейчас поеду в ресторан. Ты сама меня в кабаки заставляешь ходить. Никакой „политической ориентации“ у тебя нет», – вопил он в неистовом бешенстве. При всем желании ничего нельзя было тогда понять. «Политическая ориентация» и ужин. Да и вообще от С. А. немного смешно было услышать такое выражение. Ему самому часто говорили о необходимости иметь «политическую ориентацию». Позже стало ясно, при чем тут «политическая ориентация», – взять деньги из «Октября» сумела, а ужина приготовить не сумела. Это был, кажется, единственный раз, когда Катя в суматохе и сутолоке не позаботилась <об ужине>, и надо же было случиться этому в тот злополучный день.