Есенин и Айседора Дункан

Однажды я написала кусочком мыла, лежащим на мраморном подоконнике – там его оставили Сергей и Илья Ильич после своей шутки, когда они изобразили на зеркале расходящиеся линии, как будто зеркало треснуло – «Я лублу Есенин», по-русски. Я помню их лица, и как они удивленно переглянулись. Есенин взял у меня мыло и, проведя под моей надписью черту, быстро написал: «А я нет». Я печально отвернулась. Мне не хотелось в это верить. Тогда Илья Ильич попросил у Сергея кусочек мыла и снова подвел черту под его надписью, затем нарисовал сердце, пронзенное стрелой, и подписал: «Это время придет». Я не стирала эти надписи, пока мы не уехали в Берлин. Накануне отъезда Сергей сам стер их и написал: «Я люблю Изадору». Это был один из самых счастливых моментов в моей жизни.

Я всегда боролась за свою любовь. Пытаясь оградить Есенина от невзгод и проблем, случайных друзей и тяжелых переживаний, возможно, я и перегибала палку, но мне тогда казалось, что я имею на это право, что я потом и кровью заслужила свое счастье. Каюсь, ревность моя не знала границ. Впрочем, Сергей тоже был слишком ревнив – в этом мы были похожи.

Я помню, как однажды мы гуляли с Есениным по весенней Москве. В воздухе был разлит уже пьянящий запах молодого июня. Город стоял зеленый, шумный, радостный. Казалось, что каждое живое существо спешило поделиться своим восторгом из-за прихода лета. Мы брели рука под руку по Садовой и молчали. Я гордо вышагивала по мостовой, а мой ангель весь в своих мыслях и мечтах шел рядом. Вдруг его кто-то окликнул. Он не сразу обернулся, вырвавшись из своих, одному ему известных, дум. Я ее сразу узнала: эта девушка – Лика – была одной из немногих посетительниц «Стойла», что знала немецкий. Мы с ней тогда мило поболтали. Сейчас она была не одна. Лика представила своего мужа и напомнила, что я обещала заглянуть к ней в гости. «Да, да, конечно, я с радостью зайду к вам», – сказала я, глядя на Сергея. Она перевела ему наш разговор. Есенин, нахмурив брови, сказал ей, что мы должны зайти к Мариенгофу. Да, действительно, мы должны были зайти к Мариенгофу и его Никритиной.

– Ну, так пойдемте все вместе! – предложила я, и мы отправились на Богословский.

Мне так не хотелось снова идти туда, куда я приходила так часто, не дождавшись Сергея дома. Мне было неприятно осознавать, что эти комнаты были свидетелями столь многих холостяцких тайн. Даже воздух здесь, казалось, был пронизан секретами и адюльтерами. Я ревновала.

Сесть нам всем пришлось на кровать, в комнате был единственный стул, да и тот занят какими-то вещами. Хозяйка комнат, Никритина, которую Есенин прозвал Мартышкой – и не зря, так как она действительно была очень верткой и некрасивой – разливала чай. Сергей весело болтал что-то об Америке, о нашей предстоящей поездке туда, о своих планах, а я, задумчиво слушая его звонкую речь, из которой я выхватывала отдельные слова, украшала его локоны букетом ландышей со своей груди, пытаясь сделать что-то наподобие венка, которыми украшали себя греческие боги. Получилось красиво. Есенин положил голову Лике на плечо и воодушевленно принялся рассказывать, что собирается читать доклады об имажинизме в Европе. Меня передернуло. «Неужели между ними что-то было?» – пронеслось у меня в голове. – «Но она же вроде бы замужем!» Усилием воли я заставила себя успокоиться. Тут Лика начала вытаскивать из волос Сергея ландыши, один за другим, снова собирая их в букет. «Это она специально?! Что она делает?!» Меня вдруг захлестнула волна безумной ревности и накрыла с головой. В слепой ярости я вскочила и набросилась на нее, оттаскивая ее руки от головы Сергея.

– Ах, ты грязная стерва! Сука! Тварь! Убери от него руки! – истошно вопила я на своем родном английском. Стоявший рядом Есенин побледнел и ответом мне стали его две звонкие пощечины. Меня словно окатили ледяной водой. Я судорожно вздохнула. Плечи мои тряслась, словно в горячке, а рот искривился и застыл. На полу валялись растоптанные ландыши. Виновница сцены убежала в другую комнату, куда тут же вихрем понесся Мариенгоф. Внезапно, словно опомнившись, нахлынули слезы и ручьем полились из моих глаз. В эту минуту я ощущала себя самым несчастным существом на всей земле. «Но она же сама виновата! Никто не смеет его трогать! Никто! Он мой! Только мой!» – звенело в моей голове. – «Наверное, не надо было этого делать. Так некрасиво, и его расстроила. Он теперь будет злиться. Простит ли?» Обида и раскаяние смешались в сердце. Я умоляюще смотрела на Сергея, грозно нахмурившего брови: «Prosti, Sergej Alexandrovitch! Ljublu tebja! Sorry».

Вернулась ошарашенная Лика. Я, стараясь замять скандал, бросилась к ней на шею и горячо обняла. Глотая слезы, я прошептала ей: «Русская любовь». Она натянуто улыбнулась – было видно, что она не простила мне эту выходку и затаила обиду. Ах, знала бы она, что мне на все это плевать! Самым важным для меня было прощение моего ангеля, моего Сергея. Ну, уж у него-то я прощения добьюсь! Во что бы то ни стало!

Глава 9 Свадьба