Есенин: Обещая встречу впереди

В августе 1925 года писала Кате Есениной: «…я прекрасно знаю, что могила — это не Сергей, его нет нигде, во всём мире нет и не может быть его, так чего ж я, дура, ищу в этой могиле; чего ж я, дура, смотрю с безумной болью на карточку, чего ж я ищу в этой карточке — ведь всё равно его нет со мной, его нет вообще нигде. Зачем же возвращаться к этому, почему не уйти и не оглядываться в эту ужасную пустоту».

Она так и жила в той же комнате в Брюсовском с сестрой Есенина Шурой.

Ухаживала за рыжим щенком Серёжей — которого Есенин как-то купил у Иверских ворот и оставил у Галины, подарив ему своё имя.

Щенок поначалу был длинноухий, что давало Есенину некоторую возможность оправдать свою неразумную покупку — людям места нет в коммуналке, а он ещё щенка притащил.

Спустя несколько дней рыжий Серёжа начал скулить и драть свои уши. Тут и выяснилось, что хитрые продавцы ушки ему подшили.

Теперь имя Серёжа на Никитской можно было произнести вслух только по отношению к щенку.

Позовёшь: Серёжа! — и сердце прокалывает насквозь.

После смерти Есенина и готовясь к своей, Галя отправила собаку к друзьям в Тверскую губернию.

Там Серёжа откусил соседской корове хвост.

Пришлось, чтобы не убили, переправить Серёжу в Константиново.

Отец и мать Есенина звать щенка Серёжей отказались и переименовали в Дружка.

Дружок на цепи сидеть не хотел, а если сажали — жутко выл целыми ночами.

Выпущенный на волю, изводил всех константиновских гусей, уток, телят, прочую живность.

Однажды его застрелил местный охотник.

Галина спокойно занималась любым связанным с именем Есенина делом, написала о нём удивительные воспоминания, привела в порядок оставшуюся у неё часть его архива; много общалась с Берзинь, Райх, Миклашевской. Смерть Есенина многих породнила и сняла вопросы, чей он.

Ничей.

Только потом Аня Назарова вспомнила, что Бениславская спрашивала у медиков, как они находят сердце. Это был единственный намёк на то, что случилось позже.

3 октября 1926 года она написала завещание: «Всё на нижней полке этого шкафчика — Шурке, лично ей. И ей же — непременно самовар, пусть иногда вспоминает, как мы все с Сергеем за ним чай пили. Вообще же все мои вещи и обстановку, если это возможно (чёрт их знает, какие у нас законы для таких безродных, как я), всё тоже Шурке».

Спустя два месяца, 3 декабря, она застрелилась на могиле Есенина.

Предсмертную записку Бениславская написала на папиросной коробке.

«3.12.1926.

„Самоубилась“ здесь; хотя и знаю, что после этого ещё больше собак будут вешать на Есенина. Но и ему, и мне это будет всё равно. В этой могиле для меня всё самое дорогое, поэтому напоследок наплевать на Сосновского и общественное мнение, которое у Сосновских на поводу.

Если финка будет воткнута после выстрела в могилу — значит, даже тогда я не жалела.

Если жаль — заброшу её далеко. 1 осечка».

Со второго раза получилось.

Финка лежала рядом. Не могла она её ни забросить, ни воткнуть.

Позвонили Райх, сказали, что Бениславская стрелялась и её отвезли в больницу.

Райх бросилась туда, даже цветы купила. «Где Бениславская?» Пожав плечами, показали роскошной даме где.

Ворвалась — а там вскрытие идёт.

Кольцо, подаренное когда-то Есениным, Бениславская никогда не снимала. Кольцо было на ней и в момент самоубийства. Галины подруги поздно вспомнят о кольце, прибегут в морг — а есенинский подарок кто-то уже содрал с пальца прямо с кожей.

(Потом его — отмытое, отскобленное — кто-то ещё носил, наверняка не зная, какую огромную историю накатало, накрутило на себя это милое, жуткое колечко.)

Её похоронили рядом с Есениным.

После его смерти она прожила 11 месяцев и 4 дня.

Теперь касательно домыслов по поводу работы Бениславской на «органы».

С ноября 1919-го по май 1922 года Бениславская работала секретарём в Особой межведомственной комиссии при ВЧК — ГПУ, занимавшейся проведением ревизий хозяйственных органов. Не в самой ВЧК, а в хозяйственной комиссии. Эта, по сути, мелкая административная работа в учреждении, занимавшемся хозяйством, никакого отношения к «службе» не имела. Иных архивных материалов, хотя бы отдалённо намекающих на её связи с органами, в Центральном архиве ФСБ России нет.

И ещё одно самоубийство в неточную рифму к Есенину и Бениславской.

Натерпевшийся с ними в той самой коммуналке Михаил Грандов 31 декабря 1925 года опубликовал в газете «Беднота» некролог. На фоне всего написанного тогда это было своеобразное сочинение: «От Есенина частенько перенималось то худое и ненужное, даже отвратительное, что было в нём… когда его почитатели „почитали“ прежде всего его кабацкую и трактирную развязность, его хулиганские повадки и замашки, начинали пить по-есенински, подражая ему в том, от чего он сам, в сущности, глубоко страдал и от чего ныла его собственная душа».

До 1929 года Грандов так и работал в газете «Беднота», затем подвизался то в журналистской, то в редакторской сфере, пока в 1949-м не получил восемь лет лагерей по 58-й статье. В 1954 году его реабилитировали и освободили за недоказанностью обвинений.