Есенин: Обещая встречу впереди

А для вторых Русь как таковая была превыше всяких иерархий, — и при любых, даже самых страшных обстоятельствах они оставались даже не с народом, а внутри народа, поэтому возвращаться в него им не было никакой необходимости.

Выбора для них, в сущности, не предполагалось.

Глава третья «Сойди, явись нам, красный конь!» 1917–1921

Воинскую присягу Есенин принял только 14 января 1917 года — за полтора месяца до революции.

«Я, Есенин Сергей Александрович, обещаю и клянусь Всемогущим Богом пред святым Его Евангелием в том, что хощу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Императору Николаю Александровичу, Самодержцу Всероссийскому и законному Его Императорского Величества Всероссийского престола Наследнику верно и нелицемерно служить не щадя живота своего до последней капли крови…»

Служит он теперь вообще не пойми как: сплошная, с редкими перерывами, увольнительная.

Постоянно либо в Петрограде, либо в гостях у критика Иванова-Разумника — тот жил в Царском Селе, в пяти минутах ходьбы от части.

Звали его Разумник Васильевич, он был необычайно умён, являлся одним из основных идеологов эсеровского движения, с демократических позиций не принимал идущей войны и — высоко ценил Есенина. Тот советовался с Разумником Васильевичем по самым разным поводам: в том числе и по вопросу, как разобраться в интригах Ломана.

В январе в гостях у Иванова-Разумника Есенин знакомится с Андреем Белым, который станет одним из самых важных для него в тот период людей.

12 февраля Николай II посетил Феодоровский собор.

К императору Ломан Есенина не подводил; никаких чтений не устраивалось.

22 февраля Есенин отбыл в командировку в Могилёв.

Там находилась ставка Верховного главнокомандующего. Туда же выехал Николай II.

С какой целью Ломан направлял туда Есенина, осталось неизвестным.

Командировка продлилась сутки и стала в есенинской службе последней.

Через пять дней случится Февральская революция.

В автобиографии 1923 года Есенин безбожно сочинит, что эти дни его застали в том самом «дисциплинарном батальоне», в то время как на самом деле едва не встретил революцию в ставке императора в качестве порученца по особым вопросам.

В день переворота Есенин сидел себе в гостях у петроградских знакомых. В городе шла перестрелка.

Начиналось что-то невообразимо важное.

Императора Есенину было не жалко.

Россия для него была важнее любого государя.

Окрыляла великая новь: тысячу лет с царями и князьями — а теперь вдруг без них.

Весна казалась огромной.

Рюрик Ивнев вспомнит, как встретил Есенина, Клюева и Клычкова на Невском и те едва не набросились на него.

Клычков, участвовавший в 1905-м в боях на баррикадах Красной Пресни, недавний солдат Первой мировой войны, в прямом смысле убивавший людей, а сейчас потемневший лицом, как перед дракой, спросил:

— А чего не нравится? — имел в виду и состояние их компании, и, видимо, нечто большее: может быть, мы, мужики, не нравимся тебе, Рюрик?

Клюев и Есенин повторяли, посмеиваясь: «Наше время настало».

Это, впрочем, относилось не к несчастному и напуганному Рюрику и даже не к его петроградским дружкам, а в целом к «элитам». Через эстета и дворянина Рюрика эта злая тройка как бы передавала привет аристократии, буржуа, «юрочкам», прочей, как Есенин выражался, «швали».

Теперь все равны будут — вот что яростно радовало крестьянских поэтов. А тех, кто свысока смотрел, — можно и за грудки подержать.

Есенин, пугая, пихал Рюрика и разошёлся настолько, что даже Клюев удивился: «Серёжа, что с тобой?»

Наконец, Рюрик и сам догадался, что Есенин придуривается, когда тот засунул ему в карман руку и сжал там его ледяные пальцы. Словно дал понять: «…шутим, шутим».

Ощущение свершившегося возмездия было замешено с удивительным, светлейшим душевным подъёмом.

Словно бы не в силах совладать с собой и толком ещё не зная, что предпринять, Есенин, Клюев, Клычков и Пимен Карпов пишут Ширяевцу письмо — и какое!

Начинает Есенин:

«Христос Воскресе! Дорогой наш брат Александр.

Кланяются тебе совместно Есенин, Клюев, Клычков и Пимен Карпов».

Клюев продолжает:

«Христос Воскресе, дорогая Запевка.

Целую тебя в сахарные уста и кланяюсь низко».

Следом опять Есенин: «С красным звоном, дорогой баюн Жигулей и Волги».

Потом Карпов дописывает свою строку. Клычкову слова не досталось — листок закончился.

Ощущение, словно они все хмельные.

Впрочем, так и было.

Они услышали «красный звон». Воскресший Христос вдруг стал для них зрим. Словно пятым в их комнатке сочинял письмо Ширяевцу.

* * *

Как водится, вместе ликующей свободы явилась чудовищная, хоть и праздничная, неразбериха.

Керенский провозгласил «войну до победы» — и это огорчало более всего.

Петроград разом стал грязным, пьяным, полным солдат, проституток, мусорных куч — и над всем этим витали звуки «Марсельезы».

На всякий случай Есенин уехал в Константиново: мало ли — сегодня «наше время», а завтра загребут на фронт. Надо ещё посмотреть, что за революция такая.