Есенин. Путь и беспутье

Но все это в будущем и «таится во мгле». А в настоящем: в России разруха и хаос, у Есенина – беспробудная тоска. Да и Айседора порядком устала от непривычного быта. Не зная, как развлечь возлюбленного, чем вылечить злую его грусть, Дункан решила показать ему мир. А вдруг заглотает этот крючок? Перед отъездом, в мае 1922-го, они, по ее настоянию, расписались в советском ЗАГСе. Шнейдер поддержал Айседору: раз Дункан предстоят гастроли в пуританской Америке, они должны оформить брак, иначе будет то же, что с Горьким, когда Алексей Максимович приехал в Новый Свет с «гражданской женой» – актрисой М. Ф. Андреевой. Впрочем, не исключено, что в регистрации был заинтересован и Есенин. Во всяком случае, у нас есть некоторое основание предполагать, что тогда, в мае 1922 года, поэт допускал для себя возможность эмиграции. Так, за несколько месяцев до отъезда он отправил Иванову-Разумнику более чем решительное письмо: «В Москве я чувствую себя отвратительно. Безлюдье полное…» Больше того. Из воспоминаний английской славистки Джесси Дэвис, встречавшейся с Кусиковым в Париже в середине семидесятых годов, известно, что Кусиков, уехавший из России еще в 1921-м и к весне 1922-го этот вопрос для себя уже твердо решивший, убеждал Есенина, по приезде того в Берлин, крепко подумать о возможности осесть на Западе. Свидетельство Джесси Дэвис косвенно подтверждает и следующая фраза из письма Есенина к Кусикову от февраля 1923 года: «Если бы я был один, если б не было сестер, то плюнул бы на все и уехал бы в Африку или еще куда-нибудь».

Упоминание об Африке может показаться риторической фигурой (типа «к черту на рога»), но это не так. О переселении в Абиссинию подумывали в начале двадцатых многие не прижившиеся в Европе русские эмигранты. Среди них, как пишет биограф Николая Гумилева Аполлон Давидсон, было немало увлекавшихся его африканскими очерками и стихами, особенно книгой дальних странствий «Шатер» – она вышла в Праге в 1921-м и сразу же разбежалась по русским эмигрантским диаспорам. О русских в Африке Есенин мог слышать и от Владимира Нарбута (в его журнале «Сирена» опубликована «Декларация имажинизма»), с которым имажинисты регулярно общались. Еще до войны Нарбут, спасаясь от либеральных пересудов, несколько лет прожил в Абиссинии.

Впрочем, и Дункан, как однажды лично мне проговорился Илья Ильич Шнейдер, вовсе не собиралась остаться в Красной России насовсем, а так как без Есенина не мыслила дальнейшего существования, то и морочила ему голову рассказами о якобы принадлежащих ей виллах, особняках и т. п. По-видимому, в этот миф поверил не только простодушный Есенин, но и «деловой» Кусиков. А вот Шершеневич, свободно владевший иностранными языками, разговорив Айседору, хитроумный ее замысел, видимо, разгадал: «Это был первый случай в жизни соломенного поэта, когда его перехитрила не очень умная, но очень опытная женщина».

Есенин вырвется и из этого плена, но не сразу. В мае 1922-го он еще воспринимает и чудесное явление Дункан, и свободный перелет (на корабле звезды) через границу как знак того, что его языческая молитва из «Сельского часослова» услышана – Там и Тем:

О солнце, солнце,

Золотое, опущенное в мир ведро,

    Зачерпни мою душу,

    Вынь из кладезя мук

        Страны моей.

Разумеется, впрямую о таких далеко идущих намерениях вслух не говорится. Однако Айседора делает все, чтобы соблазнить молодого мужа дорогими игрушками для взрослых плейбоев. Он так страдал от неблагообразия российского быта – к его услугам самые шикарные апартаменты в самых комфортабельных отелях. Он неравнодушен к красивой одежде – перед ним распахиваются двери самых элегантных магазинов. И ей это (соблазнить!) почти удается. При погрузке на отплывающий в Америку трансатлантический лайнер «Париж» Есенин сосчитал свои огромные, похожие на платяные шкафы чемоданы – их было 20!

И все-таки, и все-таки… При всей своей опытности Айседора слишком поздно сообразила, что «Серьежа» недаром писал в «Ключах Марии»: «Человеческая душа слишком сложна для того, чтобы заковать ее в определенный круг звуков какой-нибудь одной жизненной мелодии… Во всяком круге она шумит, как мельничная вода, просасывая плотину, и горе тем, которые ее запружают, ибо, вырвавшись бешеным потоком, она первыми сметает их в прах на пути своем».

И ведь действительно – вырвется, несмотря на хитроумные усилия Дункан намертво привязать Есенина и к себе, и к своей славе, ко всем тем широким возможностям, какие открывала бездомнику экстравагантная женитьба. Прорвет определенный и тесный жизненный круг! Ну, а пока ненасытная душа поэта только просасывает возведенную на его трагическом пути охранную плотину…