Есенин. Путь и беспутье

Убежала? В дождь и град? И без зонтика? От Мейерхольда? Из восьмикомнатной квартиры? От шика парижских платьев и пудры Коти? В нищенский быт без ночных балов в театрах и банкетов в наркоматах? Ни за что. На свиданку, может, и сбегала бы, но чтобы насовсем? И, думаю, Есенин это понимал. Уже тогда понимал, когда провожал сильно беременную жену к родителям в Орел, на роды. Еще ничего такого не видел, а знал, что жизнь, на которую он обречен, жизнь, запроданная за песню, противна ее нутру. Именно противна, а не просто чужда или непонятна. Потому и написал в автобиографии, что расстался с З. Н. Райх в 1918-м, хотя, разумеется, прекрасно помнил и дату разрыва, и время развода: «Любимая, Меня вы не любили…» Ну, а сам Есенин? Если он и любил свою первую законную жену, как предполагал Мариенгоф, то очень недолго, и не тогда, когда ненароком обвенчался, а когда увидел ее на сцене в роли Аксюши. В этой роли простушки и умницы, в розовом, деревенского оттенка платье, она была почти похожа на веселую и ловкую в житейских заботах спутницу, с какой когда-то давным-давно, в другой жизни, плыл на рыбацком суденышке по Беловодью. Похожа, но лучше, милее…

Сценическая карьера артистки Райх оказалась короткой – всего тринадцать лет, с 1924-го по 1937-й, и не только потому, что у Мейерхольда отняли созданный им Театр Революции, а потому, что год Большого террора, начавшийся для Зинаиды Николаевны известием об аресте сына Есенина и Анны Изрядновой Юрия, отбросил ее в безумие. Мейерхольд вызывал, одного за другим, лучших, думающих психотерапевтов. Они разводили руками: психический сдвиг налицо, но болезнь не поддается диагнозированию.

Допускал ли Мейерхольд (для себя) возможность ареста? Естественно, допускал, но все-таки, видимо, надеялся, что его минует чаша сия. И не потому, что по данным Лаврентия Берии он невиновнее, скажем, Пильняка или Мандельштама… Анализируя ход событий, Мастер догадывался: некоторые деятели отечественной культуры, те, у кого уж слишком солидный счет в национальном банке идей, будут пощажены. Так почему же ему, Мейерхольду, с его мировой известностью, не войти в этот список? Наравне с Шолоховым, Шостаковичем, Прокофьевым, Хачатуряном, Эйзенштейном, Сарьяном, Иваном Козловским, Галиной Улановой, Алексеем Толстым, Анной Ахматовой и Борисом Пастернаком? Судьба остальных, рангом ниже – гадательна. Известно, что когда решался исход дела арестованного по доносу Мандельштама, Сталин сам позвонил Пастернаку и спросил, мастер ли Мандельштам. Пастернак понес глубокомысленную галиматью. Отец народов, ожидавший подтверждения: да, Мастер, и наипервейший, бросил трубку. Охранные грамоты получали только Мастера алмазной пробы. Впрочем, Мейерхольд не столько надеялся, сколько заставлял себя надеяться на то, что окажется в числе неприкасаемых. Только верой в существование такого тайного списка и охранную его силу можно было успокаивать патологическое перевозбуждение Зинаиды Николаевны. Впрочем, кроме веры, кое-какие основания для пусть и призрачной, но надежды у него все-таки имелись. Во всяком случае, Мастера Мейера взяли спустя пять лет после первого ареста Мандельштама, 30 июля 1939 года, фактически последним из недобравших алмазной кондиции коллег.

Стремясь довести до окончательной развязки повествование о женитьбе Есенина на Зинаиде Райх, мы снова, в который раз, нарушили хронологический порядок. Попробуем же восстановить его. В марте 1918 года Зинаида Николаевна вместе с правительством уезжает в Москву. Есенин остается в Петрограде. Он на распутье. Никто из питерских его литературных знакомых в новую столицу перебираться не намерен. Но они все проживают в своих, обжитых, а не съемных квартирах, а в ненадежные времена это единственно надежная опора. Чтобы не упасть. Конечно, в брошенной на произвол судьбы экс-столице множество пустующих барских апартаментов; в Москве, говорят, с этим туго. Зато рукой подать до Константинова. А там и на малые деньги с голоду не помрешь. И опять же: хотя в житейском плане в Петербурге он так и не прижился, зато здесь, в отличие от Москвы, Есенин Сергей – желанный автор практически всех влиятельных газет и журналов.

Не зная, на что решиться, Сергей Александрович съездил на пару деньков в новую старую столицу – на разведку. Выяснил: Зина квартирует в служебном общежитии, да и недолго ей служить – вот-вот родит, а Москва, правильный слух был, трещит по швам: не только комнату – угол не снять. Сначала нахлынули беженцы из разоренных войной и революцией провинций, а теперь вот и чиновничья орда. Вся надежда на Иванова-Разумника. Намекает на перемены: дескать, в Москву будет переведена старейшая, главная эсеровская ежедневная газета «Знамя труда», решение есть, но найдется ли помещение? Помещение нашлось, и Есенин, в одном вагоне с работниками «Знамени труда», в конце апреля отбыл из Питера.

Глава десятая Так принимай же ты, Москва! Апрель – октябрь 1918