Есенин. Путь и беспутье

Предполагаю также, что в летнем Константинове обсуждалась и проблема славы. Во всяком случае, знаменитая фраза из «Анны Снегиной»: «Мы вместе мечтали о славе, но вы угодили в прицел» – ни к Лидии Кашиной, владелице помещичьей усадьбы в Константинове, с которой принято отождествлять героиню «Анны Снегиной», ни к Анне Сардановской не относится. О славе ни с кем, кроме Каннегисера, Есенин в Константинове в дни своей юности ни мечтать, ни рассуждать не мог. Да и вообще с женщинами на такие (сугубо мужские) темы не беседовал – не их ума дело. Иное дело Каннегисер. Этот честолюбец не преувеличивал, когда признался Ахматовой, что умер бы сейчас от счастья, если б смог написать такую книгу, как ее «Четки». Словом, будущий российский Занд наверняка рассуждал с Есениным и о смерти. Точнее, о том, что слава стоит того, чтобы заплатить за нее жизнью. Иначе щекотливая эта тема не возникла бы в первом из двух посвященных Каннегисеру стихотворений. Одно («Даль подернулась туманом…») опубликовано только после смерти Есенина, в июльском номере журнала «Красная новь» за 1926 год. Другое, главное («Еще не высох дождь вчерашний…»), Сергей Александрович все-таки напечатал, но только один раз, в сборнике «Пряник осиротевшим детям», отправленном в типографию в январе 1916 года, то есть в те самые дни, какие описывает Цветаева в «Нездешнем вечере». Правда, без посвящения. По-видимому, друзья опасались, что их могут заподозрить в нетрадиционной сексуальной ориентации. Думаю, по той же причине не попали они и во второй сборник Есенина «Голубень» (май 1918-го). После расстрела адресата (сентябрь 1918-го) к прежним опасениям прибавились новые, куда более серьезные. В изъятых Чрезвычайкой бумагах Леонида вполне могли оказаться и автографы посвященных ему стихов, и тогда товарищи чекисты имели достаточное основание спросить у гражданина Есенина, что он имел в виду, когда писал, обращаясь к убийце Урицкого: «Пойду за смертью и тобой»?

Конечно, это только гипотеза, но отсутствие в прижизненных сборниках едва ли не самых сильных произведений 1915–1916 годов объяснить трудновато. Особенно если принять во внимание крайнюю мнительность Есенина, да еще и в ситуации осени 1918-го, когда самые невинные высказывания приобретали смертельно опасный смысл. Впрочем, и в 1916-м, как уже говорилось, в этих стихах читатели вполне могли заподозрить нежелательный ни для автора, ни для адресата подтекст. В той специфической среде, куда по капризу судьбы «угодил» Есенин, заэстетизированное Михаилом Кузминым мужеложество хотя уже не считалось смертным грехом, но все еще вызывало жгучее любопытство, сильно подогретое самоубийством молодого красавца – поэта и офицера Всеволода Князева. Того самого Князева, который, не справившись со своей «бисексуальностью» – возвышенной влюбленностью в Ольгу Судейкину, воспетую Ахматовой в «Поэме без героя», и «преступной страстью» к смрадному грешнику, Михаилу Кузмину, – покончил с собой. Впрочем, ранней осенью 1915 года, когда создавалось дружеское послание Каннегисеру, о трагедии Князева Есенин еще ничего толком не знал. Исповедуя культ высокой дружбы, он равнялся на Пушкина, на его хрестоматийное «19 октября». Не случайно опубликовал стихи, обращенные к новому товарищу и ровеснику, вместе с воспоминанием об умершем друге ранних лет – Грише Панфилове (в уже упоминавшемся сборнике «Пряник осиротевшим детям»).

Еще не высох дождь вчерашний —

В траве зеленая вода!

Тоскуют брошенные пашни,

И вянет, вянет лебеда.

Брожу по улицам и лужам,

Осенний день пуглив и дик.

И в каждом встретившемся муже

Хочу постичь твой милый лик.

Ты все загадочней и краше

Глядишь в неясные края.

О, для тебя лишь счастье наше

И дружба верная моя.

И если смерть по Божьей воле

Смежит глаза твои рукой,

Клянусь, что тенью в чистом поле

Пойду за смертью и тобой.