Есенин

Тарасов-Родионов покосился по сторонам и с жаром зашептал:

— Покажи мне ее… Я только прочту ее, и больше ничего… Мы же друзья?

— Друзья… Только дай слово, что ты никому — ни гу-гу. А то будет буча!

Тарасов-Родионов протянул руку:

— Даю! Друг!

Есенин пожал ему руку.

— Хорошо, тогда я тебе ее дам! Она спрятана пока у надежного друга… А я возьму у нее… Я ведь сегодня уезжаю, Саня… в Ленинград решил.

— Только ты никому больше про телеграмму эту… идет? — обнял его Тарасов-Родионов.

— Нет, но как тебе эта книжка Бикермана, а? Честный еврей, восхищаюсь! Еще одного такого знал: дружок мой Леня. Леня Каннегисер.

— Тот, что Урицкого убил? — пристально взглянул Александр на Есенина. Сергей согласно кивнул.

— «Во искупление грехов перед Россией» — так он говорил! Ну ладно, Саня! Пойду к Берзинь зайду. Я ведь сегодня в Ленинград! Столько планов! Сил накопил в больнице, морду какую наел! — засмеялся довольный Есенин и, соскочив с подоконника, двинулся по коридору.

Тихо в лесу. Тихо на озере. Только храпит в палатке Велинов. В своей старенькой «волжанке» уснул, укрывшись штормовкой, Хлысталов. К чуть дымящемуся костру подошел человек, тихо подошел, профессионально, крадучись заглянул в окошко «Волги». Проснись Хлысталов — увидел бы знакомую личность: не кто иной, как хозяин сауны пожаловал. Но спит полковник, что-то бормоча во сне. Постоял банщик, прислушался: тихо кругом. Поглядел на машину — стоит «волжанка» передком своим к озеру. Попробовал он подтолкнуть ее, а машина и пошла полегоньку. Все быстрее покатились колеса… Плеск раздался, и ушла «волжанка» под воду, унося с собой Хлысталова, а бандюга во весь опор обратно в лес бросился. Заурчал мотор, и скоро снова тихо стало кругам, только пузырьки воздуха выдавали место, где скрылась под водой «Волга».

Глава 14 ПРОЩАНИЕ

А в далеком 25-м году уже 23 декабря заканчивалось.

— Можно к вам, Анна Абрамовна? — постучал Есенин в дверь.

— Если пьяный, нельзя! — несказанно обрадовалась Берзинь.

— Чуть-чуть, самую малость!

— Тогда входи. — Анна быстро закрыла дверь на замок. Исцеловала все лицо его. — Сереженька, родной мой! Я так рада, что ты согласился уехать в Ленинград! Это самое лучшее при теперешней обстановке. На съезде драка настоящая! Все говорит за то, что Сталин возьмет верх. Двадцать восьмого Зиновьев с Каменевым дают ему решительный бой. Если Коба победит, головы полетят, и какие головы! — Она снова обняла Сергея. — Береги себя, не ввязывайся ни во что! Все проходит, пройдет и это!

— Аня! Каменев — он что, вместе с Зиновьевым?

— Два сапога пара, а почему ты спрашиваешь?

— Да так, ничего. Ты свою голову не подставляй, Аня! Меня спасаешь, а сама?

— Не бойся, Сереженька, — улыбнулась она, тронутая его заботой. — Я Анна Абрамовна, мне легче!.. Вот билет!

Есенин спрятал билет в карман.

— Ты деньги еще не получил? Я выписала тебе тысячу.

— Жду: касса закрыта.

Берзинь отошла к столу и взяла телефонную трубку. Набрав номер, спросила:

— Бухгалтерия? Это Берзинь. Кассир пришел? К вам Есенин сейчас зайдет. Да, выдайте как положено! Ну и что, что обед! Есенину сделайте исключение!

Она повернулась и тяжело вздохнула.

— Простимся здесь, Сереженька! Я бы на вокзал приехала, да сейчас перерыв на съезде, делегаты многие в Ленинград поедут, а с ними «кожаные тужурки». Зачем гусей дразнить?

Есенин подошел к ней и обнял.

— Потерпи, любимый, я к тебе на Рождество приеду, как Снегурочка… У тебя в больнице бабы были, честно? Медсестры?.. Зинаида не приходила?..

— Толстая Софья заходила проведать! — хмыкнул Сергей.

— Что она хотела? — нахмурилась Берзинь.

— Хотела зацеловать до смерти! — пошутил Есенин. — Но я не дался!.. Хочешь?! Давай прям здесь, как тогда! А?! — и он стал задирать ей юбку, но Анна вырвалась и отошла к двери.

— Потерпи! Я приеду к тебе двадцать восьмого или двадцать девятого, и уж я-то впрямь зацелую до смерти, ты у меня не вырвешься! — стиснула она в улыбке свои белые, крепкие зубы. — Сними отдельный номер! Все, все, все! Иди-и-и! А то разревусь, как корова!

По переулкам старой Москвы бежит бездомный пес. Бежит целеустремленно, не останавливаясь на углах, чтобы «задрать ногу». Пробегает Кузнецкий мост, видит свору своих собратьев, радостно виляет хвостом и присоединяется к ней. Все собаки сидят, неотрывно глядя на дверь с вывеской «Госиздат»… Дверь открывается, и выходит Есенин. Собаки с визгом бросаются к нему.

— Уже ждете?! — раскидывает Есенин руки, словно желая обнять сразу всю стаю. — Ах вы, родные мои! — Он потрясает зажатой в кулаке пачкой денег: — Вот! Шестьсот! А обещали тыщу! Жулье, обокрали! — ударил он пяткой дверь. — Ну и хрен с ними, впервой, что ли?

Собаки сочувственно повиливают хвостами. Есенин засовывает деньги за пазуху, оглядывается по сторонам и замечает стоящего неподалеку чекиста.

— Эй! — свистит поэт. — И ты ждешь, гнида гэпэушная? Яйца, поди, отморозил? Давно ведь пасешь! А ну, братцы, взять его, взять! Куси!

Свора словно ждала этой команды: с яростным лаем бросаются собаки за чекистом, а того уж и след простыл…