Есенин

Остановил извозчик своего лихого коня, и Есенин стал жадно вглядываться в окна, чтобы увидеть в последний разок свою «Изадору». Но пусты темные окна: нету Айседоры! Только сквозь ветер и метель чудится: «Серь-е-женька! Серь-е-жень-ка!»

На ресницах Есенина то ли слезы, то ли снежинки талые.

— Нету здесь больше никого, отец! Все прошло… Я сойду здесь, мне тут недалеко, дворами проходными. Спасибо тебе… на вот! — протянул Есенин деньги. — Возьми, сколько хочешь.

— Обижаете, Сергей Ляксандрыч! — отпрянул извозчик и заерзал на облучке, рассердившись не на шутку. — Нешто мы не понимам?! Собака вон и та чует, коли хозяину муторно. Ты уж не обижай! Чай, мы русские, а не басурмане какие!..

— Прости, отец! Не обижайся! Поклон всем от «Ясенина». Прощай! — Он оглянулся по сторонам и зашагал в переулок.

Пройдя дворами на Сивцев Вражек, где во дворе большого дома, на первом этаже небольшого флигеля, жила его гражданская жена, Изряднова Анна, с сыном его, первенцем, Юрием, Есенин сначала в окошко заглянул, нет ли кого посторонних, а потом в дверь условно четыре раза постучал. И тут же из-за двери раздался голос Анны:

— Сережа, ты?

— Я, я, открывай скорее, Аня!

Дверь открылась, и прямо на пороге его обхватили теплые руки.

— Вот радость нежданная, Сереженька! Стряслось что?.. Ой, да что это я? — Она поспешно закрыла дверь. — Раздевайся, давай сюда шубу… В снегу весь! И шапку давай, просушу!.. Голодный, поди?.. Сейчас поесть что-нибудь соберу, — суетилась она. — Проходи, Юрочка уже спит.

— Ничего не случилось, успокойся! Я ненадолго к тебе, и есть я не хочу. Ты вот что, печь затопи! — попросил Есенин.

— Да я недавно на ночь протопила, зачем еще? — удивилась Анна, но, взглянув на Сергея, не стала перечить. — Хорошо, Сереженька, хорошо! Я сейчас, я быстро! — Вышла в коридор, а Есенин прошелся по комнате, поглядел на фотографии на стене: вот он один, он с Анной, Анна с сыном его Юрой, Юра один. Есенин ласково погладил рукой фотографию сына. Отошел к столу, сел на стул, опустил голову на руки.

— Сейчас, Сереженька, сейчас! — вошла Анна с охапкой поленьев. — Выпить только у меня ничего нет… не ждала тебя… Ты посиди, я хоть чайку согрею!

— Не надо ничего, я сказал. Некогда мне чаи распивать! Ты достань бумаги, которые я тебе на хранение оставлял… Целы они? — спросил Сергей.

— А как же? — испугалась Анна. — Конечно целы, все цело, куда им деться, бумагам твоим? — Она вышла в прихожую, порылась в шкафу и принесла аккуратно перевязанный бечевкой сверток. — Вот все, что ты оставлял, в полной сохранности… — положила она его перед Есениным.

— Ты никому их не показывала? Бумаги эти никто не видел? — стал развязывать Есенин затянувшийся узелок.

— Что ты, Господь с тобой! Да как ты мог такое подумать? — перекрестилась Анна. — Ты же знаешь: твое слово для меня свято!..

Есенин быстро, нащепав ножом лучинок, растопил печь. Сухие поленья разгорелись жарко. Он отошел к столу, развернул пакет, стал перебирать бумаги.

— Ты что, жечь, что ли, их собрался? — догадалась Анна.

Есенин молча кивнул.

— А что тут? Нет, если нельзя, не говори!

— Смерть здесь, Аня, смерть! Вот за это — Ганина на Лубянке расстреляли… — Есенин протянул Анне несколько листков бумаги, исписанных мелким почерком. — Прочти, потом сожгу.

Анна с опаской взяла листки и, подсев к столу, склонилась над ними, с трудом разбирая чужую руку:

«Ясный дух народа предательски ослеплен. Святыни его растоптаны, богатства его разграблены. Всякий, кто не потерял еще голову и сохранил человеческую совесть, с ужасом ведет счет великим бедствиям и страданиям народа в целом…

Россия стоит накануне гибели, а многомиллионное население коренной России обречено на рабскую нищету и вырождение…»

— Что это?! — с испугом спросила Анна.

— Это отрывки из манифеста Леши Ганина «Мир и свободный труд — народам», — ответил Сергей. Он сосредоточенно перечитывал некоторые бумаги и тут же бросал в огонь, наблюдая, как пламя мгновенно пожирает их. — Ты читай, читай! И запоминай! Потому что это правда, Аня, горькая страшная правда…

Анна снова склонилась над столом.

«Но как это случилось, что Россия с тем, чтобы ей беспрепятственно на общее благо создать духовные и материальные ценности, обливавшаяся потом и кровью Россия, на протяжении столетий великими трудами и подвигами дедов и пращуров завоевавшая себе славу и независимость среди народов земного шара, ныне по милости пройдох и авантюристов повержена в прах и бесславие, превратилась в колонию всех святых паразитов и жуликов, тайно и явно распродающих наше великое достояние…

За всеми словами о коммунизме, о свободе, о равенстве и братстве народов таится смерть и разрушение, разрушение и смерть. Достаточно вспомнить те события, от которых все еще не высохла кровь многострадального русского народа, когда по приказу этих сектантов-комиссаров оголтелые, вооруженные с ног до головы банды беспощадно терроризировали беззащитное сельское население…»

— Господи, неужели все это Леша написал? — покачала головой Изряднова, продолжая бегать взглядом по строчкам. — М-м-м! О-о-ой! О-о-ой! Ужас! Смотри, Сережа!