Эшафот забвения

– Преувеличивают. Насчет мулатки – преувеличивают. Поверь мне, я с этим вашим Вольфом Мессингом [16] и жизнерадостным Гудини [17] целую ночь возился.

– Может быть, снимешь с меня наручники? Или решил сдать меня на руки правосудию? – Это был вызов, но Лапицкий его не принял.

– Познакомься, это Борис Клепиков, редкостная умница, большой интеллектуал, надежда убойного отдела и изобретатель кубика Рубика. А это…

– Ева, – быстро сказала я, – меня зовут Ева.

– Да, – сразу поскучнел Костя, – она самая и есть. Из тех, кто протягивает верблюда-драмодера в угольное ушко и умудряется выскочить из любого дерьма в непорочно-белых бикини.

– Ценное качество, – сквозь зубы сказал Борис Клепиков.

– Скажи своему парню, чтобы он снял наручники. – Опереточность ситуации начала меня раздражать. – И королевскому пингвину понятно, что я никуда не денусь.

– А это не мой парень, здесь ты ошиблась, голубка моя. Мы с ним работаем в разных ведомствах и на разные конторы. Только здесь схлестнулись. У него свои интересы, у меня свои. А у тебя свои, как я посмотрю. Она ведь тоже в этих съемках участвует.

– Я знаю. – Борис повернул голову, глаза за линзами показались мне устрашающе проницательными. – Ассистент по работе с актерами. Иначе – кастинг.

– Вот только за задницу ее никак не удавалось взять, – все в том же тоне продолжил Костя; – Она, видишь ли, всегда умудрялась сострогать себе алибюшку. Рядом с трупом не сшивалась, никого не видела, ничего не слышала, ну и так далее. Словом, во время военных действий предпочитала отсиживаться в нейтральной стране. Как тебе перспектива отсидеться в нейтральной стране, Борька?

– Я над этим не задумывался, – строго сказал изобретатель кубика Рубика.

– А жаль, милое дело. – На Лапицкого напал приступ красноречия. – Где-то рвутся бомбы, гибнут армии почем зря, а ты лежишь в кровати с телкой в нейтральной стране, и по телке гуляет солнце, и тихо-тихо. Можно отправиться на кухню в голом виде и хряпнуть кефира, послушать, как муха бьется в стекло, завести патефончик с Густавом Малером и подумать о том, как где-то гибнут армии почем зря.

– Да ты поэт, Лапицкий, – не удержалась я.

– Я поэт, а ты всегда в нейтральной стране, – подколол меня капитан и снова обратился к Борису:

– Думаешь, она не рассуждает своей умной башкой, что происходит в этой чертовой съемочной группе, а, Борька? Рассуждает, и еще как. Только вдали от эпицентра событий и со здоровой долей цинизма. Здоровый цинизм и есть твоя нейтральная страна. Я прав?

– Прав тот, у кого больше прав, – резонно заметила я, – а вообще, прав, конечно. Только похоже, что мы с тобой соотечественники.

– Вот видишь, соотечественники, – обрадовался Лапицкий, – а соотечественникам нужно объединяться в землячества.

– Это с тобой, что ли?

– Со мной, голубка моя, со мной!

– Пока я объединилась только с ним, – я кивнула на Бориса и для убедительности подергала запястьем с наручниками.

– Ну, это временные трудности, поверь мне. – Что тебе нужно?

– Позволь мне помочь тебе.

– Ты мне уже помог в свое время. – Мне не хотелось вдаваться в нюансы наших отношений, да еще при посторонних, но Лапицкий, похоже, придерживался на этот счет совершенно другого мнения.

– Поговорим как взрослые люди. Долго ты еще собираешься скакать по стране без документов?

– Это мои трудности.

– Твои трудности закончатся в ближайшем отделении милиции.

– Возможно. Но это ничего не меняет.

– Меняет, и еще как! Найдется уйма прегрешений, за которые тебя можно упечь, и надолго. Взять хотя бы последние неприятности с творческими работниками киностудии “Мосфильм”…

Я откинулась На спинку сиденья и закрыла глаза. Похоже, все начинается снова. Костя не потерял надежды привлечь меня на свою сторону, он не оставляет мне права выбора, он хочет снова загнать меня в шкуру Анны Александровой, он хочет снова заставить меня делать то, от чего я бежала полгода назад…

– ..Тебя можно взять за жабры хотя бы за сокрытие преступления. Знать об убийстве и никуда не сообщить о нем, – это высоконравственный поступок, ничего не скажешь. И после этого ты еще будешь говорить мне о моральных принципах.

Я молчала, хотя вполне могла сказать: ты прав. Костя, ты прав во всем. Нет никаких смягчающих вину обстоятельств…

– Если уже ты такая целомудренная девушка, что даже с пачкой презервативов к тебе не подкатить, то почему ты еще живешь после всего того, что наваяла?

– А кто тебе сказал, что я живу? – устало спросила я.

– Только давай без мелодраматических эффектов. Прибереги их для кобельков с метровыми членами. После акта им очень интересно будет послушать, как ты каешься во всех смертных грехах. Но кое-какие грешки мы тебе можем навесить уже сейчас. Правда, Борька?

– Еще какая! – подтвердил Клепиков.