Эшафот забвения

– Он погиб. – Почему простые слова звучат так мелодраматично: “он погиб”, “он спас мне жизнь”, “он любил меня” – почему сейчас все это вызывает неловкость, как будто меня уличили в чем-то, как будто бы я воспользовалась чужой смертью для того, чтобы возвыситься самой: вот она сидит, седая и не очень хорошо одетая, но в ее жизни что-то было.

Черт возьми, в моей жизни действительно что-то было, но это не сюжет для необязательного разговора с Митяем.

– Прости, – запоздало сказал он, – ты любила этого человека? Ты очень его любила?

Я так и знала! Я нравлюсь ему, я действительно нравлюсь ему, но как примириться с моим свитером, с моим неухоженным лицом, со всем тем, что вызывает раздражение? У меня должно быть что-то, что оправдывает и меня самое, и интерес Митяя ко мне: роковое стечение обстоятельств, роковая страсть или полтора года за кражу в колонии общего режима, например.

– Нет, я не любила его. Просто это был знакомый человек. И все.

Мне не хотелось больше разговаривать, оказывается, я хорошо помню Олега Васильевича, я не забыла его лицо, как не забыла всех остальных лиц. Их уже нет. Они все давно мертвы.

– Понятно. А ты вообще когда-нибудь кого-нибудь любила?

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Ну, ты же спрашиваешь у меня о Валентине.

– Я только спросила, спишь ли ты с девушками, вот и все. А на остальное мне плевать. Впрочем, мне и на это наплевать.

– Ты очень странный человек. Если честно, я с подобными женщинами сталкиваюсь впервые.

– С проститутками-неудачницами? Митяй бросил руль:

– Ну что ты за человек?! Все же было хорошо…

– Что – хорошо?

– Провели симпатичный вечер… Я думал… Господи, что я делаю в этой машине, с этим человеком, что я вообще делаю, что я собираюсь делать? Еще несколько месяцев назад, когда была надежда, что люди Лапицкого найдут меня сразу, я ни о чем не беспокоилась. Но теперь… Теперь тоже не стоит беспокоиться, вдруг сказала я себе; обычный для глубокой ночи приступ отчаяния прошел (хоть с этим я научилась справляться). В конце концов, сейчас ты сидишь в “девятке” в качестве подружки “шестерки”. А босс “шестерки” почтительно целует тебе руку, он, должно быть, удачливый респектабельный гангстер. И в крайнем случае его можно шантажировать…

От этой мысли мне стало весело. Пора возвращаться к покинутому Митяю:

– И что же ты думал?

– Я думал… Мы лучше поймем друг друга.

– Зачем?

– Я же говорил. Ты ужасно мне интересна…

– Только и всего? Я думала, ты предложишь мне что-то более оригинальное.

– Я не могу предложить тебе ничего оригинального. Я сам неоригинален.

Что правда, то правда, Митяй. И я снова коснулась его волос:

– Это тебя не портит.

– Я просто хочу понять, кто ты? – Он действительно старался понять – и не мог.

* * *

– ..Ну а теперь расскажи мне, кто я?

– Ты? Ты воришка. Ты украла кошелек, я сам это видел… Что еще ты крадешь? Машины, мотороллеры, побрякушки в Алмазном фонде, апельсины с лотка… Нужно проверить дом. – Он смеется и целует меня в грудь, в несколько шрамов под ключицами, оставшихся от той части жизни, которую я так страстно хотела забыть.

– Это неполный список. Может быть, придумаешь что-нибудь еще? – Я смеюсь и целую его в переносицу.

– Я не знаю… Картины, премьер-министров, фирменные бокалы в кабаке, кодовые замки…

– Почему кодовые замки?

– У нас в подъезде все время пропадают кодовые замки. Еще можно стянуть миндальное пирожное в булочной и сожрать его, пока стоишь в очереди… Я сам это проделывал в детстве.

– Ты?!

– Однажды меня поймали и оттягали за ухо.

– И с тех пор…

– С тех пор я берегу уши.

– Ты поэт, кто бы мог подумать… Это мысли приходят тебе в голову, когда ты бегаешь пятнадцать километров?

– Нет, когда я отжимаюсь…

– Я даже не представляю, что еще можно украсть…

– Все. Украсть можно все. – Неужели это говорю я? Неужели это я лежу сейчас на ковре, едва застеленном смятой темной простынью, он любит темное белье, он говорил мне об этом…

– Да. Я могу себе это представить. Ты не уйдешь?

– Куда же я пойду ночью? Главное, не заснуть с сигаретой, иначе я сожгу твой дом.

– Я не дам тебе заснуть…