Эшби

Тогда я бросаюсь на кровать, прижимаю ко рту подушку, чтобы сдержать крик, изливаю в одно утро все скопившиеся во мне слезы; к полудню я отправляюсь обедать, только еда на время возвращает мне ощущение безопасности, и я тупо, как животное, жду часов завтрака, обеда, ужина — в раскаленной пустыне дня лишь они, как оазисы, возвышаются над унылой равниной.

По ночам я возвращаюсь к себе как можно позже, страшась тишины моей комнаты и населяющих ее вещей.

Утро возвращает привкус безнадежности.

Я встретил ее впервые в ресторанчике на Монпарнасе.

Однажды вечером Дональбайн затащил меня к «Генриетте», где его ждали друзья, рассевшись за круглым столом под давно остановившимися крестьянскими часами. Весь вечер она слушала, ни разу не раскрыв рта.

Мы вышли, и я заметил, как Аурелиан обнял ее за талию.

Мы прошли по бульвару Монпарнас до «Клозри де лила», я хотел уйти, но Валентин с друзьями меня отговорили; взглянув на профиль Нины, я испытал щемящую грусть; я сказал, что хочу спать, пожал руки, сговорился встретиться с Валентином, и тут Нина взяла меня под руку:

— А если я вас попрошу, вы останетесь? — Да.

Карета скорой помощи на выезде из Нотр-Дам-де-Шам, или треск светофора, или соприкосновение наших ладоней воскресили во мне воспоминание об Анне, маленькой английской утопленнице.

Несколько мгновений спустя мы уже сидели на жестких скамьях синематеки, поглощенные «Героической кермессой» [1]. Несколько раз, повернувшись к Нине, я замечал, что она тоже на меня смотрит, наши глаза встречались, и мы улыбались друг другу. Удручающе скучный, не раз виденный фильм казался мне новым: куча новаций, богатые декорации, великие актеры — и камера в руках школяра.

После фильма — традиционная кружка пива в «Капуладе», Нина по-прежнему молчит, мы с Аурелианом ведем нескончаемый разговор о приключениях и путешествиях.

С этого вечера мы с ним встречались каждый день.

Я быстро забыл Нину. Но когда Аурелиан сказал, что они были любовниками, что-то во мне шевельнулось.

Перед Пасхой я часто видел их вместе, и мое безразличие понемногу таяло от встречи с ее ладонью, от слова, от улыбки, предназначенных мне одному; всякий раз, когда без четверти час он целовал ее перед тем, как втолкнуть в последний поезд метро, я искренне страдал и до самой моей двери Аурелиан тщетно пытался вырвать из меня хотя бы слово.

В кино я садился между ними; в кафе я не мог вынести их показной близости и часто внезапно выходил, не возвращаясь к ним по три дня.

В один воскресный вечер, возвращаясь пешком с улицы Вильгельма Телля, где я обедал у дядюшки, я зашел в комнату Аурелиана на бульваре Эдгар-Кине; я постучал, мне долго не открывали; Нина сидела в тени на наскоро заправленной кровати, платье смято, волосы растрепаны; впервые ее вид взволновал меня, я хотел ее.

С этого первого мгновенья, когда она оказалась рядом со мной, ее образ, ее голос больше не покидали меня; я, свистя, напевая, брел по бульвару Сен-Мишель с необъяснимой и прежде небывалой дрожью в голосе. Единственный взгляд перечеркнул годы одиночества.

Я вернулся к себе, окунул голову под струю холодной воды и вынырнул с громким смехом.

Мы ждали Нину у выхода из мастерской; сильно заикаясь, нас позвала какая-то старуха, окруженная смуглыми манекенами.

В черном обтягивающем платье, она появилась из тьмы коридора.

— Подождите пару минут, я сейчас закончу и приду.

Мое сердце бешено билось, эхо ее голоса готово было разорвать мою голову.

С картонкой под мышкой, она вышла между нами на улицу.

— Как я рада… давно не виделись… что ты поделываешь? — сказала она, поднимая ко мне голову и сразу опуская ее с игривой улыбкой.

Я в смятении шел рядом с нею, скованный, точно оловянный солдатик, неловко склоняясь к ней, чтобы сказать что-нибудь детским, внезапно срывающимся голосом.

Они уверяли меня плюнуть на экзамены и поужинать на улице Эколь-де-Медсен, в ресторанчике наших первых парижских месяцев, «Приют в Кордильерах».

Утром я порезал палец, так что Нина сама приготовила мне салат; когда она передавала мне нож и вилку, наши руки слегка соприкоснулись. Она говорила со мной торопливо, словно в последний раз. Загнанная в угол.

Когда я сказал ей, что родом из деревни рядом с Решаренжем, на меня посыпался град вопросов:

— А такого-то знаешь? А доктора такого-то? Профессора такого-то? А такого-то? Адвоката такого-то?

Я отвечал по мере сил, игра грозила затянуться, Аурелиан ерзал на своем стуле, уже гасили свет, гарсоны окружили наш стол, толкая швабрами наши ноги.

Раз или два, вспоминая тот или иной случай, она заливалась легким смехом, весь Реша-ренж стал мишенью ее злословия; мы, наконец, обнаружили дальнее родство.

На улице шел дождь, мы торопливо допивали кофе, уличная свежесть поднималась по нашим ногам.

Из окон, раскрытых в дождливую тьму, до нас доносился хор Шумана: «Shwelle die siegel, gunstiger wind…»

Мы посмотрели очаровательный фильм Фернандеса «Сеть», в самый раз для наших подростков. Аурелиан и Нина были явно под впечатлением дикой чувственности шедевра.