Когда мы расставались, Нина пригласила меня в Ардеш, где у ее родителей было семейное гнездышко. Подавая мне руку, она еще раз повторила приглашение, настойчиво заглянув мне в глаза, потом они с Аурелианом поднялись в его комнату.
В этот вечер я не сразу вернулся к себе, я выпил пива на площади Шатле, между двух ящиков с устрицами; потом через Марэ я дошел до Бастилии, где встретил Бригитту, поглощающую ячменный сахар в объятиях не совсем законопослушного парня.
Я не видел Роже с просмотра «Героической кермессы», рядом с ним все время крутится Нина, она без ума от Аурелиана.
Нина приходила и ко мне, восхищалась моими картинами; мы — старые товарищи по студии.
Мы все любим Нину.
Мы сели на поезд на Фонтенбло, и тут же на вокзале потеряли из виду нашего кузена; с нами — две подруги Клод, сопровождающие детей в лагерь отдыха, и один ее друг, едущий на каникулы в Море; дети мокнут под дождем. Клод прячет свой греческий профиль под намокшим платком. Пора обедать, я достаю пиццу, бутылку кьянти и рассказываю Клод о своем детстве. Потом замок, кессонные потолки, лебеди в пруду, утки в канале, Клод смахивает со лба непокорную прядь: это ее характерный жест. Ее башмаки вязнут в грязи аллей; своей старенькой английской камерой я снимаю легкое порхание ее волос и окружающей листвы.
Мое сердце раскачивается на качелях: неряха Клод.
Это был скверный домишко, желто-грязный, как вокзал, но большая круглая лужайка перед фасадом, открывающаяся с дальнего подхода, а также гигантские ели и каштаны скрывали его непропорциональные очертания.
Я замечтался, меня подтолкнул мальчик в педальном автомобильчике; в момент, когда сталь бампера соприкоснулась с кожей моего сапога, я заметил ее на желтом перроне; махая мне рукой, она медленно спускалась по ступеням в черном кожаном жакете, накинутом на плечи.
Я желал ее еще сильнее, чем в Париже.
Она не заметила меня с перрона, я подумал, что встал слишком далеко, но она уже бежала ко мне через лужайку, поддерживая двумя руками воротник куртки; мальчик на своей машинке въехал за ограду и исчез в тумане.
Она подбежала, протянула мне мокрые от дождя руки, я сразу ощутил их волнующую свежесть.
— Так мило, что ты приехал, сказала она, запыхаясь; мы пошли по раскисшей дорожке аллеи; она постоянно смахивала со лба надоедливо липнущую челку.
— Я знаю, ты мне звонил…
Дождь, волнение, одышка глушили мои слова.
Стоя в вестибюле, под лампой, она принялась стаскивать с меня пальто, ее пальцы скользнули по моим плечам; плитки пола, покрытые грязью, хранящие отметины следов, виднелись где-то далеко внизу, среди ковриков и картонок.
Мадам, вся круглая, как яблочко, с глазами, точно мирабели, появилась из глубины замка и, извиняясь, протянула мне кончик пальца.
— Не могу пожать вам руку, мсье, я топила печь.
По лестнице медленно спустилась толстая смуглая девица:
— Моя сестра Беатриса.
Ее длинные черные волосы были стянуты голубой лентой.
— Так или иначе, я приму вас, мсье.