Еще не август

«Фотографировались. На этой, или, как скажут потом, „на последней фотографии“, семья стоит стеной, тесно прижавшись друг к другу, вокруг умирающей именинницы. Сплотились, подтянулись: „Все на борьбу с болезнью!“. На самом деле, дорогая семья, вас объединил страх. Каждый из вас задает себе похожие вопросы: „Лерка тут с нами или уже нет? А потом, когда уйдет, что будет?“ Вам очень не хочется менять свои привычки, мысли, планы, оказавшись один на один друг с другом. Каждый из вас любил меня для себя и не любил для другого. Мама, ты не уставала повторять: „Куда твои глаза глядели? Твой Костя полное ничтожество!“ Последнее слово ты всегда произносила с эдаким змеиным шипением. Костик, ты тоже прав: „Твоя мама – хроническая идиотка. Не понимаю, как ты умудрилась вырасти нормальным человеком?“ Доченька, и ты конечно же имеешь право с нами не разговаривать. Сегодня 20 августа. Этот день можно проехать, хотя когда-то, во времена бессмертия, он считался важным – день рождения. Полинка подарила браслет с колокольчиками, они так чудно звенят, и сама такая звонкая, радостная, как серебряный колокольчик. Показывала наброски тайских орнаментов для ресторана. Чудо! Доченька моя, прости нашу глухоту и тупость. Никто не подозревал, что это болезнь, а не плохой характер. Так были воспитаны: „Пионер – всем ребятам пример. Будь готов – всегда готов! Утро красит нежным светом…“ А ты задергивала наглухо шторы, натягивала на голову капюшон и не могла встать с постели раньше полудня. Ночами не спала, маялась, курила до одури, подвывая и качаясь, как еврей на молитве, воткнув в уши наушники с бесконечным, тупым рэпом. Потом ушла из дому, выбросила мобильник, сумку со всеми документами и кошельком. Искали тебя долго. Нашли у бомжей – полуголую, грязную, ничего не соображающую.

Врачи поставили диагноз: острый психоз на фоне клинической депрессии. Прости, нет сил об этом…

Сейчас передохну».

Запись остановилась. Вера ждала. Прошло минут пять гробовой тишины, потом десять. Вера заволновалась, потрогала диск – он был горячим. Решила ждать, сколько понадобится. Прошел час, другой – тишина. Неожиданно для себя уснула. Спала до утра глубоко, без сновидений, как в черную дыру провалилась.

На рассвете тяжело пробудилась, голова трещала. Диск молчал, а телефон полностью разрядился. Еле передвигая ноги, она пошла в ванную, по дороге поставив телефон на зарядку. Сквозь шум воды вскоре услышала злобное мяуканье. Кот сидел на столе, пытаясь сбить лапой болтавшийся на шнуре зарядки айфон. Вера наорала на паршивца. Жорик огрызнулся, зашипев в ответ. На индикаторе телефона значилось, что на нем пять часов записи. Вера как-то вдруг почувствовала дикую усталость, словно не спала всю ночь. Надо было звонить Марго. Больше оставаться один на один с чужим горем она не могла.

Теперь запись можно было слушать с любого места и, если надо, по многу раз.

– Молодец, что телефон не выключила, – похвалила Марго с порога, – Давай включай.

Голос Леры на этот раз зазвучал мягко, с теплом и любовью:

«Полиночка, ты толком ничего не помнишь, и это твое спасение. В твоем сознании все, что происходило, предстало как яркое приключение. Ты несла восхитительную чушь про время, которым могла управлять, про космические дыры в твоей голове. Сидя на больничной койке, ты не выпускала карандаш из рук, нащупывая в темноте путь, хорошо знакомый великим художникам: то ли лестницу в небо, то ли ступеньки в ад. Лечили тебя долго. Оказалось, что достались тебе по наследству паршивые дедушкины гены. Кто знал, что алкоголизм Костиного отца – следствие психической болезни. Твой дед, Василий Петрович Мухин, сначала запил, а потом не справился с тяжелейшей депрессией, когда бабушка Нина выкинула его. Она любила уточнять: „Под зад коленом“, а он выстрелил себе в рот из охотничьего ружья. Не будь его воли, не завертелась бы наша с папой семейная жизнь. Это он придумал отправить нас в Болгарию, чтобы не допустить свадьбы с Верой Лебедевой, моей сокурсницей. Хорошей девушкой, отличницей, но, как тебе сказать…»

Вера дернулась, потянулась к телефону. Марго шлепнула по руке.

«…скучная она и слишком принципиальная. Какое-то идиотское подростковое упрямство и самоотверженность. Костя сам от нее убежал, уводить не пришлось. Правда, как-то по пьяни вдруг признался, что любил Веру, что она ждала ребенка, но из-за меня аборт сделала. Не знаю, правда ли это или просто хотел боль причинить. Даже если это так, нет моей вины. Знала бы, послала бы его к черту, и тебе не пришлось бы мучиться с гнилыми генами. Полиночка, доченька моя, ты молодец. Совсем как барон Мюнхаузен, сама себя за волосы вытянула из пропасти, в которой нет дна – всю жизнь можно падать. Ты вернулась к жизни, а я уже нет. Наверное, тогда и завертелось по новой колесо самоуничтожения: опять на том же месте опухоль, а дальше только страх, выжигающий все живое внутри. Страх не за себя, за тебя, моя родная. В какой-то момент я поняла, что умирать не страшно: страшно жить».