Еще один шанс. Части 1-3

— Знаме я этого детинушку, — произнес один из сопровождающих Софьи. — Пригнали с последней партией каторжан. Он с первого дня чудачит. Всяко где-то прячется, отлынивает от работы. Прикидывается блаженным. Лодырь, один словом.

— Тополин? — поинтересовалась Софья. Глаза её сузились, стали строгими. — Что скажешь в свое оправдание? Почему не хочешь работать?

Рифмаплёт недовольно скосился, бухнулся на колени и начал оправдываться…

Немощен и слаб здоровьем,
Уродился такой я
Покумекал я немного:
Мне работать же нельзя!
Пусть работает, кто может
я работать не можу…

— О-ля-ля! — француз снова был восхищен своим новым другом. — Нет, ви это-о слышать? Ву мё компрёнэ? Да, он, не просто колосаль поэт — он еще и филёсоф! Как он красиво сказать…

…Пусть работать, кто может
я работать не можу…

— Ишь ты поганец какой! — кто-то едва слышно произнёс за спиной боярыни, перебивая яркую стихотворную речь француза. — За такие слова плетей мало, тут стоит быстро мешок сверху и вешать на березе или снимать голову с плеч.

— Матушка — боярыня, — неизвестный ближе подошел к руководительнице стройки. — Всё ясно, он пустомеля, заводила, бунтарь. Надо бы его казнить по-тихому. А то простые мужики наслушаются таких словов, и начнут повторять почём зря, а там и до бунта не далече.

— Ну, что же, — начальница посмотрела на скисшего мужика. Задумчиво прикусила губу. — Значит, предлагаете удавить или повешать?

— Лучше отрубить голову, — авторитетно добавили из-за спины. — Так будет спокойнее и ему и нам.

Поль дю Реварди понял, что вскоре он потеряет свое вдохновение, своего нового «друга» если не попытается срочно что-нибудь предпринять.

— Ах, мой милый мон ами, айе ла бонтэ дё… — внезапно гламурный почитатель поэзии громко обратился к поникшему колоднику. — Тебя теперь всё равно будут вешать или отрубать голова. Поэтому ничего не бойся. Скоро ты умрешь. Лучше кажи ещё шта-нибудь… На прощанье! Такое же поэтичное — про смерть, про боль, про страдания душа. Давай, не молчи! Мы все запомним твой последний слова.

«Приговоренный» упал на колени, вскинул руки, размашисто перекрестился и начал причитать…

Какая смерть! Простите, боже,
Я обещаю, я клянусь,
Я собираюсь измениться,
И я, поверьте, изменюсь!

— О, да! Это колосаль! — почитатель прекрасного вытащил из рукава батистовый платок и мягко смахнул слезу с глаз. — Какой биль талант. Он погибать молодой в этой варварской страна. Жаль, жаль. Но! Ничего нельзя поделать. О, жесткий нравы! О, злые люди! Иди, мой друг, высоко поднять голова и прими смерть красиво, так как ты читать эти великий строка! Прощай!!!

— Отставить, казнить, — Софья наконец-то приняла решение.

— Епифан!

— Да, матушка, — писарь подошел ближе.

— С сегодняшнего дня и цельную неделю ходишь по пятам за этим горе рифмаплётом.

— За кем, кормилица?

— За ним… — она ткнула пальцем в распластавшегося на коленях страдальца. — И всё, до последнего слова записываешь.

— Всё писать? Даже если он начнёт ругаться срамными словами?

— Всё пиши, Особенно если в стихах. Потом принесешь мне. А я на досуге покажу его болтовню кое-кому. И если эта билеберда действительно заслуживает внимания, то придётся перевести его на более лёгкую работу, а если нет, тогда…

— Выпорем, — перебил Епифан.

— Хорошо, — согласилась княгиня. — Выдерем как сидорову козу.

— Давай, холоп, благодари боярыню! — француз радостно толкнул мужика.

Федька пополз на коленях в сторону «святой» начальницы…

О, боярыня, красна, спасибо! Спасибо…
Жизнь свою я безмерно люблю
А за счастье и благо живое
Неустанно спасибо, тебе говорю.

— Так, не тараторь, — чернильная душа сразу взялся за дело. — Повтори ещё раз последние слова.

— Неустанно спасибо, тебе говорю, — недовольно оглядываясь, произнес стихотворец.

— Молодец, не останавливайся. — Епифан записал концовку четверостишья и сразу начал командывать дальше. — А теперь кажи что-нибудь красивое, про стройку, про корабли…