Еще одна из дома Романовых

И, конечно, это не осталось незамеченным мужем, который любил Эллу – так, как умел любить только он. Сергей испытывал страсть к красивым вещам и ненавидел, когда посторонние – даже брат! – брали в руки его любимые вещицы: статуэтки, украшения, книги. Он не был жаден – это можно назвать обостренным чувством собственности. Точно так же он не вынес бы, если бы его любимая вещь – жена – оказалась принадлежащей брату. Да и любому другому! Как-то раз в приливе высокомерного великодушия он сказал, что позволяет Элле завести любовника, ибо у него самого любовники есть, однако это были всего лишь слова, чтобы проверить ее, и Элла это прекрасно понимала.

Да даже если и не слова! Ей никто не был нужен, ни один мужчина, кроме ее мужа… и его брата!

Часто бывало, что, стоило Элле подумать о Сергее, как он непременно оказывался поблизости. Вот и теперь за дверью раздались его неторопливые легкие шаги, а потом и он сам появился на пороге – очень высокий, очень стройный, с точеным лицом и холодным взором.

– Сударыня, – сказал Сергей, входя в комнаты жены – великолепные покои бельэтажа, отделанные в стиле рококо, драпированные шелками с цветочными узорами. В мраморном камине мерцало пламя, которое тоже казалось шелковым. – Сударыня, я хотел поговорить с вами.

Элла подняла на мужа глаза, опустила зеркало, которое держала в руках. «Как же ты прелестна!» – снова и снова повторяло зеркало, и Элле никогда не надоедало его слушать. Вообще их покои тут и там были отделаны зеркалами, и однажды Константин, бедный поэт, осыпавший Эллу стихами (о, само собой разумеется, гораздо лучшими, чем те, которые сотворил неуклюжий рифмоплет Фет… возможно, потому, что объект и впрямь был достоин восхищения, а потому вдохновлял на подлинную поэзию, на стихи, которые словно нисходят с небес, а не высасываются с превеликим трудом из пальца?), однажды Константин что-то сказал на тему зеркального изобилия, а Сергей гордо заявил, что красота ее высочества достойна многократного отражения!

– Слушаю вас, друг мой, – ответила Элла, взяв письмо, сложив его и принявшись надписывать конверт.

– Мне чудится или вы стали реже видеться с Александрой? После нашего первого визита в их новый дворец вы там не появлялись уже два месяца! Вы даже не были со мной на освящении их новой домовой церкви!

– Я плохо себя чувствовала, – проговорила Элла, не поднимая глаз.

– Ну положим… – недоверчиво сказал Сергей. – Возможно, это правда, возможно, нет. Однако сейчас будьте честны! Мне кажется или вы в самом деле избегаете нашего брата… или его жену? Мне почудилось или вас чем-то не радует их брак?

– Уверю вас, что вам почудилось, – проговорила Элла, вновь поднимая на мужа свои чистые, удивительно прозрачные глаза.

– Надеюсь, что да, – усмехнулся Сергей. – Иначе я был бы вынужден напомнить вам о том обете, который мы давали с такой радостью, надеясь друг на друга, рассчитывая друг на друга… Могу ли я надеяться, что вы по-прежнему счастливы оттого, что мы принесли сей обет, или мечтали бы нарушить его?

– Не понимаю, отчего вы говорите это, – пробормотала Элла, в ужасе оттого, что готова выкрикнуть: да, мечтаю нарушить! Но не с вами, о мой супруг!

– Мне так показалось еще в Ильинском… Помните, мы ездили к Юсуповым, в Ракитное, там был еще какой-то нелепый праздник, ради которого нас с Павлом заставили нарядиться в ситцевые рубашки, а вас – в платье, вы еще так самозабвенно придумывали фасон, помните? А моя рубашка была из слишком тонкой ткани, и этот несносный мальчишка Феликс, это маленькое исчадие ада, все время норовил прощупать сквозь нее мои ребра!