Еще одна сказка барда Бидля

- Я тебя тоже во сне видел, - признаюсь я. - И один раз даже не во сне, когда с метлы упал в пять лет. Ты стоял под елкой и мне рожи корчил.

- Вот это-то и странно, - задумчиво говорит он, наносит мазь на мои шрамы на груди и медленно втирает ее круговыми движениями. - Ни люди, ни маги обычно не видят своих Хранителей, хотя Хранители бывают у многих. Видимо, ты был особенный. Вообще невероятно, чтобы маг, хоть и маленький, упал с метлы, а его стихийная магия его не защитила.

- Я бы разбился?

- Да. Я мог вмешаться только в том случае, если тебе угрожала смертельная опасность.

- А потом был Квирелл?

- Потом еще много чего было, - он отводит волосы со лба, - боюсь, ты даже всего не упомнишь. И Запретный лес, где, пытаясь возродиться, Темный Лорд пил кровь единорога. И озеро, когда ты отогнал дементоров от крестного и себя самого.

- А василиск? Его-то я хоть сам убил?

- Ты никогда не задумывался, под силу ли тринадцатилетнему мальчишке убить василиска?

- Не герой, значит, - констатирую я почти без сожаления.

- Герой.

Он наклоняется ко мне и опять трогает мой лоб. Причем мне кажется, что он делает это просто так. По крайней мере, мне хочется так думать.

- Герой, конечно. Только героям выдается при рождении такое количество бесшабашной глупости и везения.

- Поэтому таким вот безбашенным героям, как я, и положены Хранители? Иначе они провалились бы в арку в Отделе Тайн, сдохли бы на кладбище при возрождении Волдеморта…

- Или свернули бы себе шею еще каким-нибудь негероическим образом, - спокойно подтверждает он. - Гарри, мы встречались с тобой еще в нескольких эпизодах, о которых ты даже и не вспомнишь, такими незначительными они тебе показались. Так что ненавидеть тебя у меня не было ни малейшей причины. Просто было непривычно видеть тебя настолько реальным, упрямым, несговорчивым с этими твоими друзьями, которые словно были приставлены к тебе для того, чтобы вместе веселее было влипать во всевозможные истории.

- Мы тебя все-таки бесили?

- Да, - соглашается он, - меня вообще тогда не очень радовали люди. Некоторые вот до сих пор не радуют. Одевайся.

Он помогает мне одеться и укрывает одеялом, хотя мне совсем не холодно, но он объясняет, что мази в тепле лучше впитываются. И остается сидеть на краешке кровати.

- Слушай, - вдруг говорю я, сам не знаю, зачем, - я ведь видел, как ОНА забрала тебя!

Ого! У него сразу обе брови взлетают вверх! Этого он явно не ожидал. Так что я даже не сразу понимаю, что позволил себе лишнего.

- Что ты видел? - тихо переспрашивает он, и лицо его мгновенно меняется.

Мне кажется, из него будто бы уходит жизнь, и глаза… они сейчас почти такие же мертвые, как были и тогда, когда он шагнул навстречу женщине со светлыми волосами, вышедшей прямо из стены в моей комнате. Когда на полу лежала моя мама, только что убитая смертельным заклятием. Я испуганно зажимаю рот рукой. Я не должен был говорить этого. Видимо, есть что-то, о чем мне спрашивать не позволено. Ему было всего двадцать один, когда он бестрепетно ушел туда, откуда, вероятно, уже не чаял вернуться. И девятнадцать или двадцать, когда он заключил свою сделку со смертью. Чуть больше, чем сейчас мне. А я вот так просто говорю ему об этом, хотя родителям не смел и словом обмолвиться. Я непроходимый идиот.

- Прости, - торопливо начинаю я, - я не хотел, я не буду больше спрашивать. Не сердись на меня.

Я сразу же начинаю дрожать. И чувствую, как на меня накатывает жар. Жар и холод. И почему-то слезы в глазах.

- Я не буду, прости, - торопливо шепчу я, отворачиваясь от него.

Он молчит, я уверен, что сейчас он просто встанет и уйдет, мне кажется, я позволил себе заболтаться и перейти какую-ту невидимую грань, случайно, бездумно разрушил хрупкое согласие между нами. И он действительно медленно поднимается и отходит к окну, а потом выходит из спальни через узкую резную дверь, расположенную рядом с оконным проемом. Я хочу догнать его, но понимаю, что мне не встать, не выбраться из-под одеяла, потому что мне вдруг стало ужасно холодно, а перед глазами плывут отвратительные красные круги, и чтобы спрятаться от них, я накрываюсь одеялом с головой. И дрожу, и плачу в душной темноте, постепенно наполняющейся багровым зноем.

Почему-то меня пытаются лишить и этого источника тепла, теребят за руку, пытаются вытащить меня из уютного теплого кокона, но я не сдаюсь. Если я хоть чуть-чуть поменяю положение тела, я умру от холода, здесь ведь и вправду ужасно холодно. Почему он этого не понимает? А он еще и стаскивает с меня пижамную куртку, я упираюсь, пытаюсь вырваться, но он держит меня крепко поперек груди, прижимая к себе. И на меня накатывает еще одно воспоминание.

- Ты, ты, - хриплю я, - ты так же меня держал тогда… На моем дне рождения… Когда их убили. Ты был в маске и толкнул меня к Люпину. Да? Почему ты ничего мне не говоришь? Почему?