Еще одна сказка барда Бидля

Осознание это начинает приходить ко мне несколько дней спустя. Это получается как-то само собой. С каждым днем мне становится лучше - вот я уже без его помощи встаю, мои шаги, пусть пока и в пределах спальни, становятся все увереннее, я больше не держусь за стойки кровати или стены, чтобы не рухнуть на пол, подолгу смотрю в окно, читаю, уже не в постели, а сидя в кресле или на небольшом изящном диванчике рядом с камином. Да, я продолжаю поглощать зелья в устрашающих количествах, но он говорит, что так еще будет достаточно долго. У меня прекращает подниматься температура, я не просыпаюсь ночью от кошмаров, в его глазах, когда он слушает мое сердце, больше никогда не появляется тревога. И я начинаю задавать себе вопрос о том, что я, собственно говоря, делаю здесь, в директорских апартаментах, в его спальне… Теперь, когда я все больше вспоминаю себя прежнего, не умирающего и израненного, а такого, каким я когда-то был. Мне почти восемнадцать…

Я не хочу видеть свое отражение в огромных зеркалах в ванной. Нет, теперь дело не в шрамах - под действием мазей они становятся все тоньше, так, змейки, ниточки, они больше не уродуют меня. Но вот мое тело… Я напоминаю, нет, уже не скелет, слава Мерлину, но вот отощавшую за зиму дворнягу уж точно. Выступающие ребра, ключицы - около них такие ямки, что там можно без труда разместить небольшое яблоко, и оно точно не упадет. Бедра, ноги - кости, кости, мощи… Мышц будто бы и не было никогда. И изможденное лицо, темные круги под глубоко запавшими глазами. Куда только девается вся пища, которую я с некоторых пор запихиваю в себя с изрядным упорством? Почему я думаю об этом? Какая мне разница? Но на следующий день я спрашиваю забежавшую проведать меня Гермиону, и мне даже немного стыдно, но я не могу не спросить:

- Герми, а что надо есть, чтобы, ну, ну чтобы я не выглядел таким тощим?

Она несколько секунд смотрит на меня, а потом вдруг… или мне только кажется, будто бы я замечаю понимание в ее глазах.

- Гарри, он тебе нравится, да?

Я даже, кажется, забываю дышать от изумления.

- Я, я… да как ты…, - но тут же сдаюсь. - Герми, я и сам не могу понять. Но мне противно видеть себя таким, какой я сейчас. А он…, - нет, я сам не верю, что произношу следующие за этим слова, - а он, он красивый, нет, не то, чтоб…, но на него мне хочется смотреть. Все время. А я…

И опускаю голову. Ведь это странно, правда? То, что она сразу догадалась, а я вот не мог признаться себе в этом так долго. Она, как ни в чем не бывало, советует мне налегать на каши, хлеб и бананы, улыбается так ободряюще, обещает, что никому-никому не скажет. В конце-концов, я про них с Роном тоже знаю достаточно. А вот про себя и Северуса не знаю ничего.

И когда она уходит, я прошу у Добби бананы. И кашу. А потом еще суп. С хлебом. Побольше. И заталкиваю все это в себя, пока мне не становится нехорошо. И все это время пытаюсь додуматься хоть до чего-нибудь вразумительного. Что вообще происходит между мной и Северусом? Мы продолжаем спать вместе - он обнимает меня или хотя бы держит за руку - мне кажется, иначе я не мог бы заснуть. Иногда я, видимо, зову его во сне, потому что, просыпаясь на несколько секунд, чувствую, как он гладит меня и шепчет, что все хорошо, что он здесь, что со мной ничего больше не случится. И легко целует меня - в висок или в макушку. Как ребенка. Почему он делает это? Я нахожу вполне очевидное объяснение - он заботится обо мне, как делал это практически всю свою сознательную жизнь. Он должен меня вылечить, так как никто кроме него не может это сделать. Его гложет вина за то, что ему пришлось сделать со мной в Греймор-хилл. Значит, когда я окончательно выздоровею, он попросту пожелает мне счастья и отправит в факультетскую спальню? Казалось бы, все разумно, но почему я боюсь даже подумать об этом? О том, как поблагодарю его за то, что он спас мне жизнь, в сто первый раз заверю его в том, что он ни в чем не виноват, и отправлюсь восвояси, навстречу розовым мечтам о счастливой жизни. Но эта вполне очевидная мысль так ужасает меня, что я немедленно покрываюсь холодным потом. Я не смогу так. Я не смогу.