Еще одна сказка барда Бидля

Так выходит, что эти дни становятся для меня невероятно светлыми, наверное, самыми счастливыми и беззаботными в моей жизни. Я подолгу валяюсь, лениво завтракаю, читаю, а когда мне все это надоедает, вылезаю на улицу, где устраиваюсь на уже частично восстановленной трибуне квиддичного стадиона и наблюдаю, как деловито командует Люциус Малфой, гоняя исправляющихся бывших подданных Волдеморта то в Запретный лес, то к пилам и топорам - палочками-то им пользоваться нельзя! Как, впрочем, и ему. Или иду проведать Невилла, все сокрушающегося по погибшим в теплицах растениям, пересаживающего новые саженцы, постоянно что-то поливающего и подкармливающего. Там я обычно нахожу и Луну - она либо просто сидит и бездумно наблюдает за тем, как он работает, либо все же берется помогать. И тогда я с умилением смотрю на них и думаю, кто же в их нелепой, но при этом безумно гармоничной паре более бестолков. Если я не попадаюсь на глаза Северусу, который немедленно отправляет меня домой обедать и спать, я забредаю к Хагриду, шустро восстанавливающему свою хижину после памятного Директорского Поджога, глажу его зверюшек, только к единорогам больше не приближаюсь. Хагрид, заметив это, только посмеивается да гадает, кто та счастливица, что лишила меня возможности общаться с чудесными животными, предпочитающими девственников…Вот уж он вряд ли догадается. Ну а потом я все-таки бреду в замок, где с каждым днем все меньше заметны следы разрушений, подолгу стою у высоких стрельчатых окон, смотрю на залитый солнцем дворик с фонтаном, в котором когда-то видел себя Святым Себастьяном. И думаю, теперь уже без боли и сожаления, что мой сон все же сбылся, хотя ничего из того, что в нем было, не случилось в жизни. Но вот по самой своей сути мой сон был абсолютно правдив.

Когда я стою у окна и смотрю на лес, зеленеющий за стадионом, или на неподвижную в теплом воздухе гладь озера, я больше не ощущаю ни обиды, ни разочарования, ни предательства, мысли о которых так обжигали меня, когда я отправлялся за Диадемой или готовился умереть от заклятий Волдеморта. Может быть, дело действительно в том, что все позади, а может быть и в том, что я просто обрел свой якорь в этой жизни. Или в том, что, стоит мне закрыть глаза, ко мне приходят совсем иные воспоминания - память о его руках, губах, прикосновениях, что, кажется, поселилась у меня под кожей. И тогда, чтоб отогнать эти несвоевременные мыли и воспоминания, я бреду в библиотеку, отчего-то тоже очень сильно пострадавшую в битве. Наверное, Ноту и Макнейру, проникнувшим тогда в замок и учинившим разгром именно здесь, не терпелось разодрать в клочья все книги, немало лет отравлявшие им жизнь во дни их учебы в Хоге. Тут, среди гор книг, пока еще лежащих в беспорядке, в лабиринтах недавно отремонтированный полок, неизменно нахожу Герми, иногда Рона, если он, конечно, не помогает Хагриду, а еще притихшую Панси Паркинсон, заглушающую возней с огромными томами горе от потери всех своих родных. Как сказал мне Северус очень давно, еще на шестом курсе, неважно, на чьей стороне сражались твои близкие - боль от утраты ты чувствуешь все равно. Тогда я этого не понимал, считая его слугой Темного Лорда. А теперь я говорю Панси почти то же самое.

- Как ты можешь, Гарри? - непонимающе спрашивает она меня, глядя куда-то мимо пустыми заплаканными глазами. - Как можешь именно ты говорить мне это?

- Понимаешь, я…, - я пытаюсь подобрать слова, - когда погибли мои родители, один человек сказал мне… Впрочем, это неважно. Важно то, что ты их любила. И нет никакой разницы, за кого они сражались. Для тебя-то это ничего не меняет. Ты также оплакиваешь их, как самых что ни на есть героев. Потому что ты их любила и любишь. У тебя на это столько же прав, как и у всех остальных. И ты не должна прятаться, когда ты плачешь или придумывать отговорки, когда ходишь на их могилу. Поверь мне. - И я просто крепко сжимаю ее руку.

У Гермионы, когда она меня видит, кажется, срабатывает в голове некий будильник, потому что, стоит мне появиться в библиотеке, немедленно устраивается обед. Мы располагаемся за одним из уже расчищенных столов, Добби мечет перед нами нехитрую еду, никаких деликатесов, у нас же здесь полувоенный лагерь. Мы поглощаем суп, мясо с овощами, стараемся развеселить Панси болтовней о том, какой строгой библиотекаршей ей предстоит стать под крылом у мадам Пинс. А потом под укоризненным взглядом Герми, а если я не сразу понимаю, то она немедленно обещает мне пожаловаться господину директору, я выдворяюсь на тихий час. Моя мирная жизнь - теплый воздух их распахнутых окон, книжки, с которыми я валяюсь в постели или на диване, тарелка с клубникой, которую я неизменно нахожу на столике. От Добби…