Еще одна станция

– Итак, – говорит Джейн, – давай сведем все к одной вещи. Что пугает тебя больше всего?

Огаст обдумывает это, пока ее дыхание выравнивается.

– Я… – пробует она. – Я не знаю, кто я.

Джейн фыркает, поднимая бровь.

– Что ж, тогда нас, мать твою, таких двое.

– Да, но…

– Хватит, ладно? Давай притворимся на пять минут, что все остальное не важно, и я – это я, а ты – это ты, и мы сидим в этом поезде и во всем разбираемся. Ты можешь это сделать?

Огаст стискивает зубы.

– Да.

– Ладно, – говорит Джейн. – А теперь послушай меня.

Она садится на корточки перед Огаст, упираясь ладонями в колени Огаст и заставляя посмотреть ей в глаза.

– Никто из нас не знает точно, кто мы, и знаешь что? Это ни хрена ничего не означает. Видит бог, я не знаю, но я найду, как узнать. – Она гладит большим пальцем коленную чашечку Огаст, нежно нажимая на мягкую часть под бедром. – Ну… в общем, я встречалась с одной девушкой, которая была художницей. И она занималась фигурным рисованием: она сначала рисовала вокруг человека негативное пространство, а потом заполняла человека. И я стараюсь также на это смотреть. Может, я и не знаю, что меня заполняет, но я могу смотреть на пространство вокруг того места, где я сижу в этом мире, на то, что создает его форму, и я могу следить за тем, из чего оно сделано, хорошее ли оно, причиняет ли оно кому-то боль, делает ли людей счастливыми, делает ли меня счастливой. И на данный момент этого достаточно.

Джейн смотрит на нее так, как будто говорит это искренне, как будто она ездила по этим рельсам все это время с этой надеждой. Она борец, бегунья, бунтовщица, а здесь она не может быть такой, поэтому бегает между вагонами, чтобы что-то почувствовать. Если она может быть тут, и жить с этим, и довольствоваться тем, что у нее есть, то она наверняка знает, о чем говорит.

– Черт, – говорит Огаст. – У тебя хорошо получается.

Джейн широко улыбается.

– Слушай, я была лесбиянкой в 70-е. Я могу справиться с чрезвычайными ситуациями.

– Боже, – стонет Огаст, пока Джейн тоже садится на сиденье. – Поверить не могу, что заставила тебя вытаскивать меня из экзистенциального кризиса.

Джейн наклоняет голову и смотрит на нее. У нее есть способность переключаться время от времени между женскими и мужскими чертами с легкой разницей в том, как она держит подбородок, или в положении ее губ. Прямо сейчас она самая красивая девушка, которую Огаст только видела.

– Заткнись, – говорит Джейн. – Ты тратишь жизнь на то, что ездишь на метро, чтобы помочь незнакомке, не имея подтверждения того, что ей можно помочь. Позволь мне тоже сделать что-то для тебя.

Огаст выдыхает и удивляется, насколько Джейн близко, когда воздух колеблет кончики ее волос.

Джейн продолжает на нее смотреть, и Огаст может поклясться, что видит, что-то в ее взгляде, как воспоминание, когда она думает о Минсе, или Дженни, или одной из других девушек, но на этот раз что-то новое, другое. Что-то хрупкое, как искра, и только для Огаст. Это то же ощущение, как и на платформе, – может быть, на этот раз настоящее.

Огаст должно быть все равно. Она не должна этого хотеть. Но то, как ее сердце заходится в новом ритме, показывает, что она все равно, черт побери, этого хочет.

– Ты не чужая, – говорит Огаст в эти несколько сантиметров между ними.

– Да, ты права, – соглашается Джейн. – Мы точно друг другу не чужие. – Она откидывается назад, заводит руки за голову, отворачивая лицо от Огаст, и говорит: – Я думаю, ты моя лучшая подруга, да?

Поезд заезжает на новую станцию, и Огаст сжимает зубы.

Подруга.

– Да, – говорит Огаст. – Да, наверно, так.

– И ты вернешь меня туда, где я должна быть, – продолжает Джейн, улыбаясь. Улыбаясь при мысли о том, чтобы вернуться в тысяча девятьсот семьдесят какой-то и больше никогда не увидеть Огаст. – Потому что ты гений.

Поезд дрожит и со стоном останавливается.

– Да, – говорит Огаст и выдавливает улыбку.

– Что вы делаете в исследовательских целях? – спрашивает Майла. Сложно уловить вопрос, когда у нее между зубами зажата отвертка, но до Огаст доходит суть.

У Майлы есть свой кабинет в задней части «Ривайнд» с полками, полными печатных машинок, старых радиоприемников и рабочим местом, заваленным запчастями. Она сказала Огаст, что получила работу, когда в середине своего последнего семестра в Колумбии вошла сюда и вытащила из рук владельца плоскогубцы, чтобы перенастроить проигрыватель из 1940-х. Она фанатка старья, как она всегда о себе говорит, и это было как раз кстати. Она явно хороша в своей работе – настолько, что ее шеф позволяет ей украшать свое рабочее место самодельной вышивкой, которая гласит: «ЭНЕРГИЯ БОЛЬШОГО ЧЛЕНА НЕ ЗАВИСИТ ОТ ПОЛА».

Она смотрит на Огаст через гигантское увеличительное стекло, установленное на ее столе, так что рот и нос у нее нормального размера, а глаза размером с обеденные тарелки. Огаст старается не смеяться.

– Целуемся, ясно? Мы целовались…

– В поезде?

– Не думай, что Нико не рассказал мне о том разе под коробкой от пиццы после Дня благодарения в прошлом году.

– Так, это был праздник.