Еще одна станция

– Июльское рождество, – торжественно говорит Майла, взмахивая руками и опять сбивая телефон Уэса на пол, – это ежегодная традиция на Четвертое июля в «Делайле», где мы празднуем день рождения этой великой нации, – на этом Уэс издает пукающий звук, – с тематическими напитками и звездным составом драг-квин, выступающих с праздничными номерами.

– Но это не просто Рождество, – замечает Нико.

– Да, – добавляет Майла. – Они до сих пор называют это Июльским рождеством, но в него постепенно включили все праздники. В прошлом году Исайя делал пародийный номер в честь Дня благодарения под «Мои прелести»[34], одетый в надсосочники в виде сладкой картошки и стринги в виде яблочного пирога. Это было потрясающе. Уэсу пришлось выйти из здания и пробежать кварталов десять.

– Все было не так, – говорит Уэс. – Я вышел покурить.

– Конечно.

– А еще там познакомились мы с Майлой, – добавляет Нико.

– Правда? – спрашивает Джейн.

– Вы никогда об этом не говорили, – говорит Огаст.

– Да, я все время ходил в «Делайлу», когда еще жил с родителями, – говорит Нико. – Всем там всегда было все равно, кто ты, кем хочешь стать или думаешь, что можешь стать. Хорошая энергетика.

– А я встречалась с одним из барменов, – заканчивает Майла.

– Ого, стой. – Огаст поворачивается к Майле. – Ты встречалась с другим, когда вы познакомились?

– Да, – говорит Майла, весело поправляя кофту, отвратительную реликвию с Хануки из детства Уэса. – Не хочу сказать, что бросила того парня сразу же, как только увидела Нико, но… нам все-таки пришлось дождаться, когда он уволится оттуда, прежде чем снова показаться там.

– Тропа вселенной, – глубокомысленно говорит Нико.

– Тропа моего стояка, – отвечает Майла.

– Ага, я покатился, – говорит Уэс, продвигаясь к аварийному выходу.

– Это безумие какое-то, – говорит Джейн, искусно хватая его за воротник футболки. – Я не могу представить никого из вас с кем-то другим.

– Мне кажется, мы никогда не были другими, – говорит Нико. – Не по-настоящему. Мне кажется, такого не могло бы быть.

– Отпусти меня. Я заслуживаю быть свободным, – говорит Уэс Джейн, которая щелкает его по носу.

– В общем, – говорит Майла. – Мы познакомились на дне рождения Нико, в Июльское рождество. И мы познакомились с Исайей пару Июльских рождеств спустя, и он помог нам получить квартиру. И поэтому это традиция на день рождения.

– Еще какая традиция, – говорит Нико.

– Боже, – говорит Джейн с улыбкой. – Мне так жаль, что я не могу пойти.

Огаст касается тыльной стороны ее ладони.

– Мне тоже.

Они доезжают до своей станции и проталкиваются к дверям, и, выходя из вагона, Огаст слышит, как Джейн говорит:

– Эй, Лэндри. Кое-что забыла.

Огаст поворачивается, и Джейн стоит там под светом ламп с курткой, накинутой на одно плечо, и сверкающими глазами, похожая на то, что Огаст выдумала, как длинная ночь и ноющие ноги утром. Она высовывается из вагона, совсем слегка, ровно настолько, чтобы взбесить вселенную, притягивает Огаст к себе за ее идиотскую футболку и целует ее так сильно, что на секунду она ощущает искры в позвоночнике.

– Повеселись, – говорит она.

Двери закрываются, и Майла издает тихий свист.

– Черт побери, Огаст.

– Заткнись, – говорит Огаст с горящими щеками, но воспаряет по лестнице так, будто она на Луне.

Как и «Слинки», «Делайла» находится под землей, но там, где у «Слинки» всего лишь «С» в жирных пятнах из министерства здравоохранения, обозначающее вход, у «Делайлы» неоновый, сияющий курсив. Сверкающая розовая стрела указывает вниз, а вышибала выглядит как Джейсон Момоа с ушами пасхального кролика. Он показывает им на бисерную занавеску, и мир взрывается техниколором.

От пола до потолка, от стены до стены «Делайла» украшена радугами из рождественских огней, сияющими валентинками, сверкающими красно-бело-синими лентами, рядами огромных тыквенных фонарей, забитых зелено-фиолетовыми гирляндами, яркими фонарями с национального праздника вдоль балок. На баре стоит огромная менора, над столами висят пиньяты в форме звезд и – что вызывает у Огаст громкий смех – бусы с Марди Гра, навешанные почти везде, где можно. И не пластиковые за доллар, а хорошие, те, из-за которых ты оглянешься на Канал-стрит.

Но не из-за декора это помещение наполнено жизнью. Из-за людей. Огаст понимает, что имел в виду Нико, когда говорил, что тут хорошая энергетика.

Можно было бы бросить эгг-ног – один из праздничных напитков, разносящихся на подносах, – в любом направлении и попасть в разных людей. Мужеподобные, женоподобные, двухметровые качки, студенты с ужасными стрижками, крошечные зататуированные двадцатилетки, которых Уэс называет «Твинки из Бушвика», женщины с адамовым яблоком, мужчины без него. Люди, которые не подпадают ни под одну категорию, но выглядят здесь такими же счастливыми и желанными, как и все, качая головой под хаус-музыку и держа напитки накрашенными ногтями. Тут пахнет потом, пролитым виски, миллионом сладких парфюмов, нанесенных в тесной трехкомнатной квартире, такой же, как у Огаст, в головокружительном ожидании прихода сюда, где люди тебя любят.