Смутно, но она помнит, как Джейн рассказывала ей про драг-шоу, на которые она ходила в 70-е, балы, как квины голодали неделями, чтобы купить накидки, сверкающие ночные клубы, которые иногда казались единственным безопасным местом. Она позволяет воспоминаниям Джейн перенестись сюда, сейчас, как фильм с двойной экспозицией, два разных поколения неряшливых, громких, смелых, напуганных и вновь смелых людей, топающих ногами и машущих руками с обкусанными ногтями, все, что у них общее, и все, что у них разное, то, что есть у нее и ради чего такие люди, как Джейн, разбивали окна и плевались кровью.
Энни вертится на сцене, и Огаст не может перестать думать о том, насколько бы Джейн понравилось здесь быть. Джейн
Джейн была бы в восторге от этого.
Секунда, когда Огаст позволяет себе по-настоящему это представить, – это секунда, когда она больше не может притворяться: она хочет, чтобы Джейн осталась.
Она хочет раскрыть дело и вытащить Джейн из метро, потому что она хочет, чтобы Джейн осталась здесь, с ней.
Она пообещала себе – пообещала Джейн, – что делает это, чтобы вернуть Джейн туда, где ее место. Но это так же пылающе и беспощадно, как прожектор на сцене, потому что в чувствительном пьяном мозгу Огаст не осталось ничего, чтобы это сдержать. Она хочет быть вместе с Джейн. Она хочет водить ее к себе домой, покупать ей новые пластинки и просыпаться рядом с ней каждое чертово утро. Она хочет, чтобы Джейн была здесь, всегда рядом по типу «разделим счет за пиццу пятью способами», «новая подставка под зубную щетку», «нарушим условия аренды».
И ни единая ее часть не готова принять любой другой исход.
Она поворачивается вправо, и там стоит Уэс, который смотрит шоу, раскрыв рот. Его хватка на стакане ослабла, и напиток медленно стекает на его футболку.
Огаст все понимает. Он влюблен. Огаст тоже влюблена.
11
ЭММММ в «Кью» утром над одним маленьким ребенком издевались дети постарше, и до того, как я успела что-то сделать, вклинилась эта горячая девушка с короткой стрижкой, и те хулиганы ИСЧЕЗЛИ. Алло, 911, как я должна теперь работать, когда я увидела ангела в реале????
Майла пахнет острой картошкой фри.
Нос Огаст зарыт в ее волосы, втягивая их при каждом вдохе. Кудри и запах картошки фри. Под всем этим тянется аромат травки или, может быть, благовоний. Может быть, что-то жженое. Вчера ночью был пожар? Огаст слишком занята смертельным желанием вспомнить произошедшее.
Она во что-то завернута, что-то слишком теплое, вызывающее легкий зуд, и, если ее желудок в ближайшее время не успокоится, это «что-то» находится под неминуемой угрозой быть облеванным.
Она пытается высвободить руку, но Уэс держит ее запястье смертельной хваткой своих белых пальцев, находясь в стадии быстрого сна. Что-то бугристое со странными углами зажато между рукой Огаст и одной из лопаток Нико. Она открывает один глаз – коробка «Попайс», из-за которой в голове всплывает: во-первых, размытое воспоминание о том, как Нико изображал трезвый вид у стойки «Попайс», во-вторых, то, что в ее желудке слишком много «Маргариты» с яблочным сидром.
Насколько Огаст может судить, они вчетвером упали одной кучей на диван, как только ввалились прошлой ночью в квартиру. На одной стороне Нико и Майла, сплетенные друг с другом, на их тела, как одеяло, наброшена джинсовая куртка Майлы. Уэс наполовину свесился с дивана, вжимаясь плечами в пол, где должен быть ковер.
Ковер, который… обернут вокруг нее?
Нудлс подбегает и начинает весело облизывать лицо Майлы.
– Уэс, – хрипит Огаст. Она толкает его колено ногой. Видимо, он снял свои штаны в какой-то момент перед тем, как они вырубились. –
– Нет, – ворчит Уэс. Он не отпускает ее запястье.
– Уэс, – говорит она. – Меня сейчас на тебя вырвет.
– Нет.
– Правда вырвет, – говорит она. – У меня во рту привкус задницы.
– Мне кажется, это твои проблемы, – говорит он. Он наполовину приоткрывает один глаз, облизывает сухие губы. – Где мои штаны?
– Уэс…
– Я в футболке без штанов, – говорит он. – Я как Винни-Пух.