Еще шла война

— В жизнь свою не помню такой моды, чтобы в шахте собак разводили. Сама придумала, сама и решай. — Отошел в сторону и даже отвернулся.

Так как лишней повязки не оказалось, Лебедь сняла с головы косынку, на всякий случай закутала голову Жучке, спрятала под полу брезентовой куртки.

Узнав, что будут выдавать лошадей на-гора, на шахтном дворе собралась толпа людей. Когда поднялась клеть, Тимка бросился было к Клаве, но тут же замер на месте.

— А где Берта?

— Приедет твоя Берта, — сказала Клава, а пока на, держи. — И подала ему Жучку.

— Жу-жу… — ласково позвал он.

Собака потянулась мордой к нему и вдруг забилась в его руках. Клава испугалась:

— Держи крепче! — крикнула она, — да смотри, чтобы глаза не раскутала, а то может ослепнуть.

Клеть судорожно дернулась, но сейчас же, лязгнув железом, села на стопора. Все увидели в ящике лошадь с завязанными глазами. Клава подошла к ней, взяла за повод, ласково потрепала по челке, погладила, приговаривая: «Берточка, милая, пошли, ну…»

Лошадь осторожно, ощупью переставляя ноги, вышла из клети и вдруг замерла на месте. Вся кожа на ней дрожала мелкой дрожью, уши чутко навострились, ноздри расширились. Она с минуту принюхивалась к воздуху и вдруг, вскинув голову, ликующе протяжно заржала. Люди задвигались, оживленно заговорили. Тимка свободной рукой обнял Берту за морду и тут же отпустил.

— Берточка, это я, Тимка, узнаешь! — сказал он дрогнувшим голосом.

Берта коснулась влажными губами его рук, головы, одежды. Тимка обнял ее и поцеловал в мокрые губы.

Клава увела Берту в специально приготовленный темный сарай. В нем лошадям предстояло пробыть несколько дней, пока они не привыкнут к дневному свету.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Странный, полный неожиданностей был этот день — такие бывают только во сне. По какой-то непонятной закономерности одно событие значительнее другого, наплывая и сталкиваясь, закружили Варю, как водоворот. Перед концом смены в лаве неожиданно появился комсорг Кушнарев, постучал в рельс железным ломиком, чтобы прекратили работу. Когда все собрались, объявил, что наши войска перешли германскую границу, окончательно очистив советскую землю от оккупантов. В лаве поднялось что-то невообразимое: вначале все зааплодировали, закричали «ура», а потом начали обниматься, целуя друг друга в потные черные лица.

Когда все бригады поднялись на-гора, начальник шахты ошарашил Былову другой новостью.

— Танцуй, Варюха, — встретил он ее, затаив на лице хитроватую улыбку.

Варя стояла растерянная, не зная, что и думать: шутит или в самом деле есть ей письмо. Но кто мог написать? С того дня, как началась война, она не получала писем и ни от кого их не ждала.

Шугай, как бы для достоверности, что у него в действительности что-то припрятано для нее, сунул в боковой карман руку, продолжая дразняще улыбаться. Значит, и в самом деле у него что-то интересное было для нее. И, вспыхнув, Варя вдруг бросилась в пляс, отчаянно выбивая глухую дробь резиновыми чунями. Одна портянка размоталась на ноге, Варя запуталась в ней и чуть было не упала. Раздался веселый хохот. Шугай наконец достал из кармана вчетверо сложенную телеграмму.

— Держи, вполне заслужила, — и уже без улыбки, серьезно сказал: — Рад за тебя, Варюха, — и чем-то озабоченный вышел.

Ему, Шугаю, теперь не было от кого ждать ни писем, ни телеграмм.

У Вари вдруг не оказалось сил развернуть листок. В голове звенело, и она никак не могла собраться с духом, сообразить, что же случилось. А подруги, сгорая от нетерпения, наседали на нее:

— Читай, Варюха.

— Чего тянешь?

Варя крепко зажала телеграмму в руке, протолкалась к двери и выбежала из нарядной. За шахтными воротами остановилась, тяжело дыша. В тревожном нетерпении развернула листок: «Если жива-здорова, встречай вокзале Гаврик». Не веря самой себе, она еще и еще раз пробежала телеграмму горячими слезами. Он! Гаврик! Ее Гаврик!.. И изо всех ног бросилась через улицу к дороге, ведущей в Красногвардейск. Варя даже не подумала, что не умыта, что на ней грязная одежонка. В голове все перемешалось. Она верила и не верила в свое счастье. Ведь столько не виделись. Варя старалась представить Гаврика в шинели и не могла. Он все время помнился ей таким, каким последний раз провожала его на станцию, — в простеньком матерчатом пиджаке, кепке, с тощим заплечным мешком, высокий, темноглазый, русоволосый…

Пробегая мимо дома кузнеца Остапа Недбайло, Варя сразу даже не заметила собравшихся у ворот и во дворе людей. И только когда ее кто-то окликнул, остановилась, пригляделась. Навстречу ей шла Аграфена Пушкарева.

— Куда же ты, Варя… Дедушка Остап помер. — Лицо у Агаты было бледное, покрасневшие от недавних слез глаза притуманились. Варя стояла растерянная, держа в руке телеграмму. Агата взглянула на нее, быстро спросила:

— От Гаврика?

Варя не в силах от волнения выговорить даже слово только слегка кивнула.

— Тогда беги, — почему-то шепотом сказала Пушкарева, — с дедушкой еще попрощаешься, успеешь!..

И Варя опять изо всех ног припустилась по дороге.

В тот же день утром Королеву позвонил Туманов.