Еще шла война

— Ну-ну, война, а дальше?.. — подбодрил он ее.

— А при немцах работала на бирже машинисткой.

— Ах, вот как!.. Но ведь на бирже все надо было печатать по-немецки, — недоверчиво сощурился Чернобай.

— Потом научилась печатать и на машинке с немецкими литерами. А больше печатала приказы и всякие бумаги по-русски.

Егор Трифонович нетерпеливо поерзал на стуле, помолчал. Его смущало и настораживало то, что она работала на немецкой бирже.

— Какие же бумаги давали вам перепечатывать? — он еще сильнее прищурился, выпытывая в ее глазах, все ли правда, что она говорит.

— Больше списки людей, которых направляли на разные работы, — не замечая его недоверчивого взгляда, просто сказала она, — да еще всякие угрозы, чтоб люди являлись на биржу регистрироваться.

— И что же, являлись?

— Не все, конечно, многие не хотели работать на немцев.

— А твой отец работал? — тем же суховатым голосом спросил он.

— Что вы! — отмахнулась она от его вопроса. — Мой папа на фронте. С самого начала войны. А мама больная. Фамилия моя Чубейко. Может, слыхали?

— Вот как!.. Чубейко, говоришь? — Чернобай от неожиданности даже подхватился с места. Лицо его расправилось от суровых морщин.

— Чубейко Максим Васильевич, — невольно отступив на шаг и все еще не сводя удивленных глаз с начальника, тихо выговорила она, — зовут меня Фрося, Ефросинья Максимовна.

— Да ведь я хорошо знаю Максима Васильевича, — радостно воскликнул Чернобай, — на «Марии» крепильщиком работал. А я в ту пору «Марией» заведовал.

Он подошел к девушке, обнял за худые плечи, ласково посмотрел в глаза. Они были влажные и блестели.

— Вылитый отец, и нос такой же, с курносинкой, — сказал он и нахмурился. — Только ты не пудрись. Тебе это ни к чему.

— Это я при немцах научилась. Заставляли, — смутилась она.

— Отвыкай, Ефросинья Максимовна, — по-отечески посоветовал он и опять вернулся к столу. Поспешно собирая какие-то бумаги в портфель, Чернобай говорил: — Значит, так порешим, Максимовна, бери бразды правления в свои руки. Вот тебе ключ. Приедет мой помощник, товарищ Шулика, скажешь ему, что ты мой личный секретарь, понятно?

Фрося слушала молча, перебирая пальцы.

— И еще передашь ему, что ты в мое отсутствие замещаешь меня, — он добродушно засмеялся и, проходя к двери, опять слегка сжал ее хрупкие девчоночьи плечи. — Одним словом, Шулика тебе все объяснит, а мне позарез нужно на шахты. Вот так.

И с озабоченным видом вышел.

Несколько дней колесил он по району на запыленной полуторке и всюду встречал одну и ту же картину: поваленные копры, взорванные надшахтные здания с повисшими на арматуре тяжелыми глыбами бетона, полуразрушенные и сожженные жилые дома, непролазный бурьян в поселковых парках и скверах. Что ж ему делать здесь, с чего начинать? Более двадцати шахт, которые составляли хозяйство треста, были зверски изуродованы. Порой казалось странным и удивительным, что среди этого хаоса и запустения что-то делают люди, о чем-то хлопочут. Утешало одно: кое-где уцелели шахтенки-«мышеловки». При немцах в них дедовским способом долбили уголь обушками, кайлами и поднимали на-гора с помощью коловорота в бочках из-под горючего.

Приезжал на шахту Чернобай, поспешно созывал людей, назначал начальников «мышеловок», — это были главным образом шахтеры-пенсионеры, — устанавливал твердое суточное задание добычи и, не задерживаясь лишнего часа, мчался дальше. Подсчитав в конце поездки, сколько в районе шахтенок, Чернобай немного приободрился. Их оказалось до тридцати, и они могут дать до пятисот тонн угля в сутки. Для начала — совсем неплохо.

Уезжая из города, Чернобай не прихватил с собой никакой еды. Попросить у кого-либо поесть было неловко, а люди стеснялись угощать большого начальника своими скудными харчишками. Проезжая полевой дорогой, по обе стороны которой простирались разделенные межами огороды, шофер пожаловался:

— Егор Трифонович, что-то есть охота.

— Да, поесть бы не мешало, — соглашался Чернобай, проглатывая голодную слюну, — но ничего, потерпим.

Шофер, казалось, успокоился и некоторое время вел машину молча, лишь изредка сбоку поглядывая на своего начальника. Но не прошло и пяти минут, как снова заговорил:

— Егор Трифонович, а что, если початков наломать да сварить? Ведерко у меня имеется, и соли целая пачка — «Экстра», — добавил он, словно то, что соль была высшего качества, решало дело.

Чернобай, казалось, не расслышал, о чем ему говорят, не оборачиваясь, задумчиво глядел прямо перед собой на дорогу. Шофер решил, что начальник молчаливо соглашается с ним, притормозил машину, проворно вынырнул из кабины и, опасливо озираясь, поспешил к кукурузной делянке. Только что он успел войти в густую заросль, до его слуха донесся басовитый насмешливый голос:

— Случаем, не в гости ко мне пожаловал, голубь сизый? — И перед шофером тут же предстал, точно вырос из-под земли, высокий старик со взъерошенной седой бородой, в холщовой рубашке навыпуск.

Шофер опешил было, но быстро оправился, огрызнулся:

— А что, дед, небось и за маленьким нельзя сходить на твой огородишко? Приучили вас немцы к собственности…