Еще шла война

В тот же день я узнал, что Нюра заболела, и мне почему-то подумалось, что именно поэтому минувшую ночь на стройке не было голубых огней электросварки.

Нюра лежала в больнице.

Меня проводили к ней в палату. Если бы сестра не сказала, что это и есть Нюра, я ни за что бы не узнал ее: лицо девушки было забинтовано белоснежной марлей.

— Что случилось, Нюра? — невольно, как вздох, вырвалось у меня.

— Павлик… — удивленно сказала она и приподнялась на локтях.

Я бросился к ней и бережно уложил ее голову на подушку.

Она глубоко вздохнула и только тогда ответила:

— Глаза…

У меня защемило сердце. Я не знал, что ей сказать. Молчала и Нюра.

А спустя минуту меня предупредили, чтобы я уходил, не утомлял больную. Я тихо поднялся со стула.

Но Нюра, услышав, сказала:

— Заходи.

Я подал ей руку. Она пожала ее, как мне показалось, крепче, чем в последнюю нашу встречу.

Я приходил к ней каждый день. Ее лечил врач-старичок с аккуратной серебристой бородкой и добрыми подсматривающими из-под очков маленькими глазками. Он вылечит Нюру! В этом я почему-то не сомневался.

Всякий раз, когда я приходил к ней, она пожимала мне руку и, доверчиво опираясь на мое плечо, подходила к окну. Я догадывался, что Нюра была рада моему приходу, и был счастлив.

У окна Нюра останавливалась, чутко прислушивалась к неумолчному шуму стройки и ко всему, что происходит в мире.

— Неужели я всего этого больше не увижу? — очень тихо спрашивала она.

Чтобы хоть немного утешить ее, я уверял, что у нее нет ничего опасного и что все будет хорошо. Я не врал и ничего не выдумывал. Об этом мне говорил врач-старичок, а я верил ему. Я знал: вновь откроются красивые фиалковые глаза Нюры. Эти глаза будут смотреть на жизнь, на нашу стройку, на меня. А еще я надеялся, что теперь она откажется от своей профессии. Об этом мне все время хотелось сказать ей, но я не решался.

А Нюра все так же печально продолжала:

— Как я люблю наш Донец, наш лес, цветы, нашу стройку…

Она вытягивала руки в окно, словно хотела прикоснуться ко всему, что было за ним.

Где-то на стройке заработала сварка. Отсветы далеких сполохов играли лазоревыми бликами на марле, закрывавшей лицо девушки. Нюра на некоторое время замерла на месте и после долгой паузы проговорила:

— А мне все еще чудится сварка…

Нюра давно выздоровела и по-прежнему работает электросварщицей. Большие фиалковые глаза ее сияют весельем и радостью. Мы почти ежедневно встречаемся. Только я никогда не напоминаю ей о спокойной, беззаботной жизни, о которой в свое время мечтал. Я понял: нельзя отрывать человека от родного дела, иначе он поблекнет, увянет, утратит свою ценность и красоту.

Понял и другое: Ефрем Платонович и Нюра по-настоящему любят свою профессию. Она прочно вошла в их жизнь, стала их призванием. Потому-то им так дорого все, что они делают, и радость вдохновения никогда не покидает их. Они счастливы.

Я же, видимо, все еще не нашел своего призвания, своего счастья. Но уверен, что непременно найду его.

1963 г.