Еще шла война

Сергеев долгое время был адъютантом у комиссара Туманова. Бывший студент-третьекурсник Киевского университета, он в первые же дни войны пошел добровольно на фронт. В полк попал из госпиталя в составе маршевой роты. Туманову сразу приглянулся веселоглазый молодой парень со шрамом на щеке. В то время он подбирал себе ординарца (прежний был тяжело ранен), и Петр Степанович остановился на рядовом Сергееве. Новый ординарец везде и всюду следовал за своим комиссаром, как тень. На подступах к Миусу Сергеев был ранен в руку, но в госпиталь не пошел. Рана зажила, а пальцы левой руки остались навсегда скрюченными. Он мог разгибать их только с помощью другой руки. Как на фронте, так и сейчас, в гражданке, Сергеев не отделял своей жизни и работы от жизни и работы Туманова, считал, что все, что они делают, они делают вместе — комиссар и Сергеев.

Туманов устало опустился на диван, принялся стягивать сапоги.

— Рассказывай-ка, Семен Васильевич, что нового на нашем фронте, — как всегда, возвращаясь из поездки по району, поинтересовался секретарь.

— Пока без особых перемен, товарищ гвардии комиссар, — ответил тот. — Звонил редактор, спрашивал, нет ли чего-нибудь нового о докторе Берестове. Я сказал, что никакими дополнительными данными мы не располагаем.

— А ему известно что-нибудь новое? — быстро спросил Туманов, делая ударение на последнем слове.

Помощник в ответ только пожал плечами: редактор ничего нового ему не сообщил. И вдруг, что-то вспомнив, быстро вышел из кабинета. Вскоре вернулся, неся перед собой укутанный вафельным полотенцем котелок. Пристроил его на краю стола. Из котелка повалил густой душистый пар. Глаза Туманова засветились.

— В мундирах?.. Ах, какой вы молодец, Семен Васильевич! Нет ничего вкуснее такой картошки. — Блаженно щурясь, подошел к столу, выхватил из котелка горячую картофелину и, перебрасывая в ладонях, снимал с нее кожуру.

Затем Сергеев принес термос с чаем, хлеб, селедку и все это разложил на развернутой газете.

Секретарь украдкой поглядывал на своего помощника. С лица Сергеева не сходила затаенная улыбка. «Определенно что-то интересное знает», — решил Туманов и потребовал:

— Выкладывай, какие у тебя новости, Семен Васильевич.

Помощник крутнул головой, откровенно улыбнулся.

— От вас ничего не скроешь. Хотел, чтоб спокойно поели, так нет же… — и вынул из нагрудного кармана гимнастерки треугольный конверт.

Туманов взял его, повертел перед глазами, не решался распечатать.

— Давно пришло? — спросил так, будто от того, что ответит ему Сергеев, зависело: вскрывать конверт или не вскрывать.

— Вскоре после вашего отъезда на шахты.

Туманов нетерпеливо развернул треугольник, и глаза его быстро забегали по густо написанным строчкам. А когда задержались где-то в конце письма, лицо сразу же потеплело.

— Слава богу, — как вздох, вырвалось у него, — наконец-то отозвалась, а то не знал, что и думать. — Он поднялся, подошел к помощнику, коротким пожатием стиснул его плечо. — Ну, Семен Васильевич, — сказал он взволнованно, — теперь, пожалуй, можно и квартиру готовить. Жена пишет, что пора кончать с разлукой.

Сергеев в ответ с мягкой настойчивостью потребовал:

— Вы ешьте, товарищ гвардии комиссар, картошка остынет.

Туманов вышагивал по комнате в одних носках, на ходу ел и продолжал перечитывать письмо уже не подряд, а выхватывая глазами отдельные строчки.

Сергеев знал, пройдет час-другой и секретарь разуверится в скором возвращении своей Юлии Николаевны, забудет о квартире и по-прежнему будет довольствоваться продавленным диваном в рабочем кабинете.

Откровенно говоря, Туманов действительно не питал особенной надежды на скорое возвращение жены. Юлию можно было ждать при одном условии, если завод со всем своим оборудованием вернется на прежнее место. Однако вряд ли он сохранил свой довоенный производственный профиль, свое прежнее назначение. Надо полагать, давно, как и многие другие предприятия далекого тыла, работает на неотложные нужды фронта. Перебрасывать завод с места на место в такое напряженное время было бы нецелесообразно.

Письмо Юлии взволновало и обрадовало его. Чувство это было похоже на внезапную яркую вспышку света, когда в первую минуту не замечаешь подробностей. Юлия жива, здорова, мечтает о скорой встрече — в этом главное, это радовало. Все же остальное оставалось где-то за гранью света и казалось не столь существенным.

Когда помощник ушел в свою комнату, Туманов, лежа в постели, опять принялся за письмо:

«…думаю, теперь тебе известно, что с отцом, — читал он про себя, — я же в полном неведении. Напиши, пожалуйста, всю правду, ничего не тая. Я готова ко всему, все стерплю, лишь бы избавиться от мучительной неизвестности…»