Еще вчера. Часть вторая. В черной шинели

– Ну – наглец! – восхищается Шапиро и распоряжается выписать мне командировку в ИЭС на два дня. За время до отлета я должен изучить в секретной части проекты сооружений, которые надо соорудить, продумать и написать заявку на оборудование и материалы, необходимые для экспедиции.

Мои командиры пришли к единодушному мнению по моим каникулам, но двигали ими совершенно разные мотивы. ДН (Чернопятов) хотел это сделать как гуманист, АМ (Шапиро) – как рачительный хозяин, не забывающий доливать масло в работающий двигатель, чтобы он и дальше работал…

Впрочем, для «двигателя», каковым я был тогда, важен был только результат, и «объект заботы» просто увеличил обороты. С этого часа на многие месяцы мое время начало измеряться по минутам; а жизнь завертелась в еще более бодром, чтобы не сказать – бешеном, темпе…

Киевские каникулы

Моменты свидания и разлуки суть для многих самые великие моменты в жизни.

(К. П. № 85)

Старенький ИЛ–14 взревел всеми своими двумя моторами и, разбежавшись, оторвался от полосы в Пулково. Я сижу у окна, разглядываю незнакомые с воздуха поселки и городки, покрытые снегом. В голове – полный сумбур, сквозь который прорывается залихватская мелодия: «Еду, еду, еду к ней, еду к любушке своей…».

Самолет – самый быстроходный транспорт. Сейчас полет до Киева занимает чуть больше часа. Если бы можно было знать об этом тогда, то путешествие на винтовом ИЛе показалось бы мукой. Поэт Мартынов сказал:

Это почти неподвижности мука:

Мчаться куда-то со скоростью звука,

Зная наверно, что есть уже где-то

Некто летящий со скоростью света…

Не зная этого, темп движения кажется вполне приемлемым. Часа через два «с гаком» мы садимся в Минске. Народ выходит размяться и купить знаменитых минских конфет с разными ликерами в шоколадных бутылочках. Увы, я не могу этого сделать. Меня «обули», точнее я сам совершил эту глупость с обувью. Чтобы быть неотразимым во всех аспектах (по Чехову), я надел новенькие ботинки. После всех переходов я почувствовал, что они начали немилосердно жать. Чтобы не портить себе настроение, я снял их в самолете, благо носки тоже были новыми. В Минске я уже не смог коварную обутку напялить на нижние конечности в обратный зад. Сейчас я давно уже знаю, что надо делать в таких случаях: просто залить стакан спирта или водки в каждый ботинок. А тогда за незнание пришлось платить: оставшиеся до Киева несколько часов я работал «Кожемякой», – пальцами и подручными средствами разминал жесткие верх и подошву ботинок. К прилету в Киев ботинки стали очень похожими на выброшенные накануне читинские, но вести себя начали почти пристойно.

Самолет сел на знакомой Соломенке – «реактивный» Борисполь был тогда чисто военным. Такси по знакомым улицам, в которых я ревниво высматриваю изменения, подвозит меня к Институту Патона. В вестибюле сразу же ловлю знакомую физиономию кого-то из младших курсов. Через пять минут вокруг собирается куча друзей: Юры – Яворский, Скульский, Вахнин, Серега Кучук-Яценко, Витя Каленский, Жорка Олифер, Кока Загребенюк и еще несколько. Охрана удивленно зрит, как столпы сварочной науки радостно тискают незнакомого офицера в морской форме…

Однако надо торопиться. Объясняю ребятам цель прибытия: для общения с ними времени нет. Прошу собрать для меня к завтрашнему дню какую-нибудь информацию о новинках в печатном виде, чтобы оправдать цель командировки. На командировочное предписание в графах «прибыл» и «убыл» к концу братания уже были поставлены две гербовых печати Института.

Лечу на такси по заветному адресу. Это длинный одноэтажный дом, стоящий прямо за тротуаром поднимающейся вверх улицы. Вход со двора. Вижу нужный номер, Звоню. На пороге возникает старая толстая женщина с необъятным бюстом и начинает задавать мне вопросы – «интересоваться». Я машинально говорю ей «Здравствуйте», и отодвигаю плечом в сторону: в темноте жилища я увидел ее глаза.

Мы не бросаемся в объятия друг другу: между нами ледяная стена последнего расставания и двух долгих лет разлуки. Я беру ее за руки и погружаюсь целиком в эти глаза – тревожные, ожидающие, почти забытые – и такие знакомые и до боли родные…

В квартире появляются и ходят какие-то люди, задает вопросы неугомонная «тетя Лиза» – квартирная хозяйка. Кажется, я что-то даже отвечаю: так можно реагировать на досадное жужжание мухи. Эмма одевается, и мы уходим в город: только там, в безразличной толпе, можно побыть вдвоем.