Еще вчера. Часть вторая. В черной шинели

Много раз мне приходилось видеть, как элементарное недомыслие открывало все шлюзы информации об этой самой секретности, – даст Бог, я еще напишу об этом. В то же время известны анекдотические случаи соблюдения буквы правил секретности. Однажды я по глупому выпендрежу на частном письме в свой производственный отдел, где я просил выписать наряды матросам, сделал надпись: «Секретно – только И. Е. Пасуманскому». Добрейший Илья Ефраимович ведал нарядами, а у меня не было времени выполнить эту работу самому. И. Е. все сделал, а конверт случайно оказался среди бумаг в общем обычном шкафу. Там его нашли доблестные Штирлицы. Два месяца таскали меня и Пасуманского по разным учреждениям с вопросом: почему секретная бумага лежала в обычном шкафу, не зарегистрированная должным образом? А вот еще случай. Издан приказ: справку о допуске выдавать не на полгода, а только на три месяца. Бдительные стражи режима секретности не пускают меня в Проектный институт с полугодовой справкой, несмотря ни на какие мольбы и доводы. Чертыхаясь, из Московского района возвращаюсь через весь город на Охту, делаю разгон секретчику, беру новую «обрезанную» по времени действия справку, опять проезжаю через весь город.

– Ну, вот теперь – все нормально! – удовлетворены местные Штирлицы. За полчаса решаю все вопросы с проектировщиками. На выходе забираю свой «допуск». Приглядываюсь: выписан он правильно – на квартал. Вот только печати на нем не было вообще никакой…

Кстати, кличка «Штирлиц», которую я применяю, была присвоена работникам бывшего Смерша («смерть шпионам») гораздо позже, когда всенародный любимец Штирлиц оброс анекдотами еще больше, чем другой народный герой – Василий Иванович. Тогда же эти ребята обозначались по-другому: что-то типа «Шнапсмюллер» – из кино «Подвиг разведчика». Курирующий нас тогда задумчивый и заторможенный майор имел очень похожую фамилию. И с этим майором мне пришлось общаться очень часто по разным поводам. Один из них: моей фамилии нет в списках, везде был Марусенев. Допуск на меня пришел позже шифровкой, но видно не ко всем, из-за чего меня часто «стопорили» в самых неожиданных местах. Прекратил все Френкель. Однажды, после очередного «стопорения», когда майор не нашел меня в своих списках, я не выдержал и потащил «Шнапсмюллера» к Френкелю.

– Давид Ионович, сколько можно?

Френкель осмотрел унылого майора веселыми желтыми глазами:

– А что, майор, пусть у нас будет один иностранный шпион! Ну, – один единственный! Можно? А то тебе совсем нечего будет делать.

Шнапсмюллер, кажется, принял все за чистую монету, и пробормотал:

– Никак невозможно, товарищ полковник…

Френкель вызвал своего секретчика и показал бдительному майору шифровку о моем зачислении в экспедицию. На прощание он ласково сказал майору:

– Не приставай, дорогой, к занятым людям… Если сможешь…

Майор от меня отстал, но часто провожал задумчивым взглядом, решая про себя задачку, – на какую же именно разведку я работаю…

Наконец нашу колонну пускают в порт. Начинается посадка людей на ледокол. Точнее – начинается кино, а мы все толпимся зрителями вокруг. Кинокамера нацелена на трап, перекинутый с причала на палубу. После длительных разъяснений режиссера, следует команда «Мотор!». На трап входит матрос из взвода охраны. Автомат у него за спиной, больше – ничего нет. Мичман, тоже зачем-то «слегка» вооруженный автоматом, вручает первому матросу спасательный пробковый пояс. Затем оба с любопытством смотрят на стрекочущую камеру.

– Не смотреть сюда! – надрывается режиссер. – Смотрите только вперед!