Я тоже успокаиваюсь: пронесло мимо чашу сию. Все не мило, все постыло. Быстрей бы в этот Ульяновск. Там опять начнется штурм, когда уже некогда будет что-то чувствовать и думать, а время летит семимильными шагами…
Начальство свое я недооценил: ДН и Шапиро меня явно, и притом – немедленно, хотят осчастливить. Не знаю, какие героические переговоры и уговоры им пришлось предпринять, но для меня выкраивают целую 15-метровую комнату в новом доме на шоссе Революции! Эту радостную весть мне объявляют Шапиро и Чернопятов вместе. По их лицам понятно, что они ожидают от меня, по крайней мере – радости. Не каждый из коренных ленинградцев мог бы похвалиться в 1956 году, что имеет на двоих целых 15 метров жилья в новом доме! А я ведь в Питере всего два года. На «гражданке» такого подарка я мог ждать десятилетиями, а то – и всю оставшуюся жизнь…
Вместо выражения радости, я тяжко задумываюсь, затем говорю отцам-командирам «нет». Этого они никак не ожидали: я просто оскорбил их, перечеркнул все усилия, плюнул в душу…
– Вы хорошо понимаете, от чего Вы сейчас отказались? – задает мне вопрос Шапиро после длительной паузы, в течение которой оба начальника рассматривали меня как привидение. – Какие отговорки Вы придумали на этот раз???
Не хочется бесконечно оправдываться, и я нагло перехожу в наступление:
– Эта комната ведь находится в общежитии из десятка комнат с одной кухней, – я знаю, о чем говорю. – Туда вы поселяете сверхсрочников. Я слишком хорошо знаю эту публику и их жен, чтобы поселять туда свою жену, совсем еще юную, не испорченную жизнью. Я же согласен ждать, может быть, появится лучший вариант…
Я исполнил роль привередливой девицы, и мои отцы-командиры с негодованием и удивленно рассматривают меня.
– Но я ведь согласен ждать, – примирительно успокаиваю их опять.
– Хорошо, будете ждать, – угрожающе произносит Шапиро. Я понимаю, что ему хочется еще добавить: «
– Есть готовиться! – пулей вылетаю я из командирской бани. Теперь обо мне как о кандидате на жилье, забудут надолго. Жизнь продолжается…
С головой погружаюсь в срочную работу с чертежами. Меня грызет большущий червь сомнения. Синицу, бывшую уже в руках, я легкомысленно отпустил. Даже не отпустил, а высокомерно и нагло отбросил, оскорбив начальников, с трудом отловивших для меня эту синицу. Когда-то еще будет журавль, и будет ли после этого деяния вообще?
Не журавль, а птица непонятных очертаний и названия, сваливается мне на голову уже через несколько дней. Меня вызывает Шапиро. Испытующе оглядев меня, он говорит:
– Предлагаю Вам третий вариант: комнату 22 метра в малонаселенной квартире. Но – временно, сроком только на три года, на время брони хозяина. Поедете сейчас со мной и посмотрите комнату. Ответ надо дать сегодня. Если и этот вариант не подойдет, то Вам, очевидно, придется ждать времени, когда освободится, причем – полностью освободится, Зимний дворец…
На единственной легковой машине части мы едем через весь город в Автово, к таким знакомым местам, где начиналась моя питерская жизнь. На застроенной только с одной стороны улице Якубениса (кто такой?) поднимаемся на пятый этаж «сталинского» дома. Впрочем, тогда Хрущев только собирался испоганить города «хрущобами» и все дома еще были просто нормальными; «сталинскими» их назовут позже, чтобы как-то отличить от бетонных шалашей.
Шапиро сам нажимает кнопку звонка. Из-за двери раздается женский голос:
– Шура, ты? Привез?
Шура (Александр Михайлович Шапиро, подполковник, мой командир) привез только меня. Неужели именно меня здесь ждали? Входим в квартиру. Начинаю соображать, что здесь проживает семья самого Шапиро: жена, сын, тесть и теща. Они занимают две комнаты, третья предлагается мне. Я захожу туда, и у меня прямо дух захватывает. Просторная комната совершенно пуста, и от этого кажется огромной. Высокий потолок, дубовый паркет, большое окно и стеклянная дверь на балкон. Окна выходят в открытый двор на южную сторону, вдали просматривается моя «колыбель» – общежитие в доме-квартале на проспекте Стачек 67…
Я с радостью соглашаюсь. Ухоженная и вальяжная Мария Яковлевна, жена Шапиро, настороженно рассматривает меня и недоверчиво спрашивает:
– Но Александр Михайлович предупредил вас, что это только на три года?