Ещё один брак по расчёту (СИ)

Ещё с какой-то радости или печали запил кузнец. Точно все сговорились испробовать на прочность новую сеньору! Пришлось послать егерей за здоровенным и буйным во хмелю мужиком, чтобы запереть его в карцере, пока не протрезвеет. Карцер был, понятно — одно название, давно превращённый в склад для всякого старого хлама. Катриона убедилась, что там нечем ни себе навредить, ни двери выбить (дверь вообще-то была надёжная, но мало ли на что способен невменяемый и спьяну не чувствующий боли здоровяк?), и целый день из крошечного подвального окошка доносились то вопли и проклятия, то тоскливые песни, которые охотно подхватывались собаками.

В общем, лить слёзы по брату было некогда. Как и следить за тем, чем заняты невестка и её матушка. Катриона решила даже, что не будет проверять, чего и сколько Марена положила в свои сундуки. Достанет совести прихватить лишнего — ну так Девятеро ей судьи. Вдова как-никак. Вдов грешно обижать. И сирота, кстати, тоже, хоть и не круглая, как сама Катриона: матушка жива и пусть живёт подольше — никому своей доли нечаянная сеньора Вязов не желала.

В назначенный день они выехали ранним утром, едва позавтракав. Марена с матушкой — в возке, нагруженном вещами обеих женщин. Катриона — верхом, как привыкла с детства, хоть ей и говорили, будто от верховой езды ноги станут кривыми, а она и без того не красавица. То есть, управительница, она же верная и бессменная любовница отца до самой его смерти, выражалась гораздо помягче, но Катриона и сама знала, что без приданого ей, с её-то неземной красой, мужа не найти, а приданое брат мог выделить очень и очень скромное. И всё равно разъезжать по полям в старой скрипучей двуколке, которая вечно будет застревать в грязи и всю душу вытрясет, пока до той же мельницы доедешь… Нет уж, шаг у Сороки лёгкий, ровный, проскачет она там, куда в двуколке даже не сунешься, а под платьем или раздвоенной юбкой кривых ног всё равно не видно. В отличие от обветренной мор… непристойно загорелого лица.

Лето заканчивалось, день стоял нежаркий, но сухой и пыльный. Ветер гонял эту пыль вдоль дороги, закручивал мелкими вихрями, щедро обсыпал ею конных и пеших. Досталось и седокам в возке, и самой Катрионе. Оставалось надеяться, что в замке их ждут, не позабыв за более важными и срочными делами: Катриона за два дня до отъезда Марены и сиры Августы отправила туда бойкого дедка’, который в поле работать уже не годился, но править той самой скрипучей двуколкой вполне себе мог. Особенно если запрячь в неё смирного старого мерина. Разумеется, мальчишек, желающих отвезти записку её милости в замок Волчьей Пущи, было сколько угодно, но Катриона сама росла этаким парнем в юбке и не особенно доверяла сорванцам. И мерина было жалко — какой-нибудь раздувающийся от важности юный гонец наверняка станет принуждать беднягу скакать галопом, а куда уж ему в галоп. Пусть рысит себе потихоньку с таким же стариком в повозке. И старик уж точно ни в какое приключение по дороге не вляпается, как Конопушка прошлым летом.

Барон (а скорее уж, его жена) про гостий не забыл. Умывшись с дороги, Катриона, помедлив, надела приготовленное служанкой чьё-то тёмно-синее платье. Простое, домашнее, без всяких украшений, не сказать чтобы траурное, но всё-таки достаточно скромное. Скроено оно было довольно свободным, однако Катрионе отчаянно жало в плечах, поэтому и рукава оказались коротки. Она даже подумала, не лучше ли надеть снова чёрную рубашку, сшитую для Вальтера на похороны отца, и раздвоенную юбку, но юбку уже унесли — чистить от пыли, видимо. Пришлось терпеть врезающиеся проймы и без конца поддёргивать манжеты, пытаясь натянуть их на запястья.

В таком виде она и явилась в столовую, куда её позвали, едва она успела одеться и причесаться. Барон обнял её, утешающе похлопав по спине, баронесса тоже обняла, только не по спине похлопала, а погладила по голове, пробормотав: «Бедная девочка! Не торопи’тесь уезжать, я знаю, как вам помочь». Катриона чуть не разревелась. Мать она помнила смутно, Лидия сироток жалела и даже, в общем, любила, но всегда помнила, кто они’, дети сеньора, и кто она’, управительница, а иногда так хотелось обнять кого-нибудь и выплакаться всласть. С сирой Аделаидой Катриона не особенно была близка, но теперь даже на её костлявом плече готова была порыдать, не строя из себя сильную и несгибаемую. Только разумеется, где-нибудь наедине, а не в столовой, где собралось всё немаленькое семейство барона, приехавшие по каким-то делам вассалы, фаворит его младшего брата и «придворный маг», как кто в шутку, а кто и всерьёз именовал пожилую колдунью, которая когда-то была наёмницей и охраняла жену сира Ламберта, а потом окончательно переехала в Волчью Пущу. Нравилось ей тут, говорила сира Фрида. Люди тут, по её словам, были настоящие, не как поближе к столицам.