Ещё один брак по расчёту (СИ)

Да, тёплое время года пролетало ласточкой. Уже пришло письмо от Герты, в котором она рассказывала, что’ сумела узнать в своём ордене о Голдах вообще и об Агате Голд отдельно. Семейка потомственных малефикаров насчитывала уже Сармендес знает сколько поколений, знаменитой Паучихой ныне считали Родерику Голд, внучку настоящей, той самой Паучихи: подумаешь, выходило, будто злой страшной ведьме уже не то сто двадцать, не то все двести лет — ведьма же. А Агата Голд, может, и была послабее матушки, но тоже не всякому паладину по зубам… На этом месте Катриона хмыкнула и опять посмотрела на конверт, не просто запечатанный, а украшенный оттиском орденской канцелярии на сургуче — неужели почтовому чиновнику хватило наглости и такую печать подковырнуть? Вряд ли, решила про себя Катриона. Она ведь, печать эта, наверное, не простая, а вроде той, что Винтерхорст наложила на пенал с разрешением вступить в брак. И даже если простая, то лезть в дела Ордена Пути… неужели не боязно? С паладинами связываться — себе дороже, кто же не знает?

И уже приезжали плотники, в какие-то два-три дня разобравшие крышу пристройки и взамен настелившие пол для второго этажа и поднявшие стены на высоту примерно по пояс. Катриона ждала, что они потребуют расчёт с неё, но мужики только сдали ей работу, она подтвердила, что её всё устраивает, и они укатили обратно в свой городок при баронском замке. То ли Меллер заплатил им вперёд, то ли обещал рассчитаться, когда вернётся, но про деньги разговора вообще не было.

Словом, Катриона и оглянуться не успела, а уже подходили дни Высокого Солнца, а там и год с дня гибели Вальтера был не за горами. Брат снился ей раз за разом — шутил, болтал о какой-то ерунде, про которую Катриона утром даже вспомнить не могла, что это было-то… Она несколько раз сходила на маленькое семейное кладбище, которое Аларика превратила в настоящий цветник, но Вальтер являлся ночами снова и снова, а Катриона во сне всё время забывала спросить его, чего он хочет. И заново расстраивалась до слёз по утрам от чувства, что никогда больше и ни с кем не будет у неё такого, чтобы был человек и верным, и надёжным, и при этом понятным и близким. Родным.

И консорт не торопился возвращаться, и кот, даром что старый, ночами шлялся непонятно где. Сплошное расстройство, в общем.

— У вашего отца были бастарды?

Катриона озадаченно повертела длинный бледно-зелёный кристалл, зачем-то всунутый ей в руки младшей ведьмой. Кристалл был красивый, чистый-чистый, прозрачный, оправленный в серебряное кружево — но что с ним надо было сделать?

— Были, — ответила она старшей Голд, неуверенно погладив скользкую верхнюю грань, нагревшуюся от тела мечника, ведьму сопровождавшего. — Одного кабан задрал на охоте, один уехал куда-то, я не знаю, что с ним… У Лидии, управительницы нашей, дважды был выкидыш, она сама чуть не умерла.

— Вот уж в чём шаманское проклятие точно не повинно, — хмыкнула младшая, отбирая у Катрионы кристалл. Она тщательно осмотрела его и передала матушке. — В жизни не поверю, будто орк мог навредить младенцу, притом ещё даже не рождённому. Сама, скорее всего, напилась какой-нибудь ядовитой дряни, чтобы от про’клятого сеньора не рожать… Всё чисто, сколько я могу судить. Или нет?

— А у брата? — не отвечая дочери, Агата Голд пристально рассмотрела кристалл, отставив его на вытянутой руке и заметно щурясь. Солнечный свет из открытого окна красиво дробился в гранях, а вокруг кристалла мерцало зеленоватое сияние. Катриона не знала, зачем эта штука нужна, — для кулона крупновата всё же, даже рослый и плечистый мужчина носил под рубашкой, — но она бы и сама от такой не отказалась. Ну вот просто для красоты.

— Девочка четырёх лет, — сказала Катриона, решив, что за Лидию обидится попозже. Когда обе ведьмы уберутся из Вязов, например. — Вернее, — уточнила она, — на Белую Дорогу будет пять.

— Признана?

— Н-нет. Вальтер выдал замуж её мать, дал за девушкой приличное по деревенским меркам приданое, но Мадлену признавать не стал. Наверное, боялся за неё.

— За девочку? — фыркнула младшая ведьма. — Признавайте, не беспокойтесь. Если орк сказал «весь ваш род», он имел в виду исключительно мужчин.