Ещё один невероятный шанс (СИ)

— У вас началась горячка, — Левассёр присел на край постели и потрогал ладонью лоб Блада, — мы с мадемуазель Гонсалес никак не могли сбить жар. Но на ваше счастье Алехандро отыскал в одном из захваченных сундуков кору хинного дерева. Сегодня третий день с момента вашего прибытия на “Фатиму”, и наконец-то вы очнулись.

— Где я? — Блад попытался сесть, но сил было слишком мало.

— “Фатима”, — повторила Амайрани Гонсалес, выжимая чистый кусок холстины в чашку с водой, — это наш с братом корабль. И здесь вы в безопасности, благородный сид.

Она принялась обтирать ему лицо и плечи. Прикосновения были приятны и нежны. Блад почувствовал смятение, почти страх. Эта девушка своим простым поведением, почти детской невинностью могла бы взбудоражить даже святого, а Питер Блад святым не был.

— Вы спасли Алехандро от смерти или от участи, худшей, чем смерть, — перехватив его красноречивый взгляд, сказала девушка. — Дороже брата у меня никого нет, потому моя жизнь принадлежит теперь и вам тоже, мой сид. Аллах свидетель.

Блад с любопытством смотрел на девушку: слова озадачили его, как и некоторые вещи из уже описанных событий. Лишь теперь он понял, что так напрягало его все это время.

— Разве вы мусульмане? — спросил он удивленно.

— Воистину так, — кивнула девушка, аккуратно оправляя одеяло и подушку, — но что вас удивило, мой сид?

Блад попытался подобрать слова, но неожиданно понял, что не знает, что сказать.

— А ваши соплеменники, сеньорита, — спросил он в ответ, — они тоже поклонники Магомета?

— Вы говорите странные слова, сид, — мягко произнесла Амайрани Гонсалес, — всем, кто хоть немного знаком с нашей верой, известно, что мы не возводим богом человека. Посему Мухаммед чтим нами лишь как Пророк Господа. Сам же Всевышний не имеет сотоварищей, и не равен Ему никто, — подняв к потолку пальчик, с детской важностью заключила она.

Блад вздохнул. Он никогда не был особенно религиозен, и сейчас вдруг понял, что кем бы ни были эти люди, приютившие и лечившие его, ему все равно, какова их вера. Алехандро Гонсалес благороден и отважен, а его сестра, без сомнений, прекраснейшая из девушек, когда-либо виденных Питером Бладом. Сердце его заныло, вновь напоминая об Арабелле и о той жизни, что он прожил рядом с ней. Чтобы заглушить некстати всплывшее воспоминание, он повернулся к Левассёру. Тот смешивал какие-то травы и настои у маленького столика, привинченного к полу.

— А вы… тоже мусульманин?

— Нет, Пьер, я христианин… во всяком случае, номинально, — Левассёр рассмеялся. — Я не слишком-то верю в богов и дьяволов. Как по мне, то Бог и Дьявол живут в душе и сердце каждого человека, и только от человека зависит, кому дать волю.

— Тут я с вами полностью согласен, — слабо улыбнулся Питер, чувствуя вдруг накатившую усталость и слабость. — Мисс Гонсалес, прошу вас, дайте воды.

Девушка поспешно наполнила кружку и поднесла её к губам Блада.

— Отдохните, вам нельзя вставать, — нежно сказала она, отирая ладонью пот с его лба. — С вами побудет Лив… сид Левассёр. Я пока вынуждена оставить вас.

Она взглянула на Левассёра с выражением, которое даже опытный в нюансах людских отношений Питер не смог распознать.

— Конечно, мадемуазель, — кивнул француз, повернувшись так, чтобы видеть дверь. Блад не мог разглядеть его лица, но почему-то ощутил неприязнь, и то была не личная неприязнь, а нечто, чего сам Питер не мог понять.

— Капитан Гонсалес возит свою сестру на корабле? — спросил он, стараясь заглушить вспыхнувший где-то внутри гнев.

— Это корабль Амайрани, — ответил Левассёр, закончив смешивать мазь, и повернулся теперь к кровати. — Она владелица корабля и квартирмейстер при своем брате.

Он откинул одеяло и осторожно принялся отнимать от раны присохшую примочку. Делал он это так искусно, что Блад почти не почувствовал боли.

— Вы неплохой лекарь, — заметил он, когда Левассёр, промыв рану от пули, принялся накладывать мазь и свежую повязку. — Где-то обучались?

— В Сорбонне, — последовал ответ. — Осторожнее, не дергайтесь.

Блад вытянулся, глядя на француза из-под опущенных ресниц. Как ни странно, при всей схожести здешнего Левассёра с тем, кого он знал и когда-то убил своей рукой, в нём не было жестокости, порочности и мерзости его двойника. Напротив, благородство, искренняя теплота и дружеское участие могли тронуть самое черствое сердце. Кроме того, в нём чувствовалась та глубокая душевная чистота, которой и тени не было в негодяе, некогда павшем от руки Блада. Такого Левассёра было трудно принять, но Питер все же ощущал, как в сердце его исподволь проникает глубокая симпатия к этому человеку, та симпатия, из которой обычно рождается дружба.

— Теперь поспите, — сказал француз, закончив перевязку и укрывая Блада одеялом, — вам необходим отдых. Если что-то понадобится, скажите мне.