Ещё вчера…

Лингвистическое отступление. На Винничине (возможно – на Подолье) местный диалект по словам и интонациям значительно отличается от общеукраинского. "Криниця" (колодец), например, называется "кирниця". "Бурковка" означает брукованную, т. е. вымощенную камнями, дорогу. Неповторимо применение артиклей "та", "той", "то" (вместо "те") "То дитя взяло ту тарiлку i налляло в ню того борщу" – так могут сказать только там. Неповторимы интонации. "Де ти бачила?" – вопрос, начинающийся с высоких нот и заканчивающийся низкими, эквивалентно утверждению "этого не может быть никогда". Говор в некоторых селах вообще экзотический: "Ви то нам казались-ти, а ми не дуже слухались-мо: пiддерла-м димку, тай пiшла-м по вулицьов!". В языковедении я меньше чем дилетант, но почему-то люблю и помню эти такие далекие от меня мелочи. Помню даже усвоенные гораздо позже фрагменты говоров вологодского, волжского… Очень интересен акцент, интонации и искажения слов у довоенных местечковых евреев, живших на Украине, говоривших на потрясающей смеси украинского, русского, идиша и еще бог знает каких языков и наречий. Но это уже другая, не моя, песня…

Весной и осенью "бурковка" покрывалась тонким слоем жидкой грязи, но была вполне проходимой. Все остальные транспортные артерии состояли из глубокого слоя, хорошо размешанного с атмосферными осадками, украинского чернозема с вязкостью и липучестью достойными книги Гиннеса. В нескольких километрах от села проходило шоссе ("битий шлях") Могилев-Подольский (на Днестре) – Винница. Вдоль шоссе росли огромные старые липы, по преданию посаженные еще при Екатерине. Около 8 км было до железной дороги Киев – Одесса, а к сахарному заводу подходила железнодорожная ветка. Наша станция Рахны находится на полпути между всемирно известными Жмеринкой и Вапняркой.

Своя хата оставалась для родителей несбыточной мечтой, и они обычно снимали одну – две комнаты у "хозяев", кочуя по разным углам Деребчина, соединенным с местом их работы – школой черноземными "магистралями".

К нашей семье привязалась душевно бабка Фрасина, добрейшей души человек, которая постоянно помогала родителям, и на попечение которой родители часто оставляли нас – детей. Бабушка нам во всем потакала, говорила ласковые слова и гладила по головкам. Сын бабки Фрасины Степан Серветник был трактористом в колхозе. Для меня не было большего счастья и наслаждения, чем прокатиться со Степой на его грохочущем чуде (трактора того времени были без всяких рессор на стальных колесах с огромными стальными шипами). А еще Степан мастерил из соломы замечательные мельницы: если подуть в соломку, то на ее конце бешено вращалась маленькая турбинка.

Друзья – писатели – сапожники.

Наконец мы осели в "центре" Деребчина – на бурковке, в полукилометре от школы, трехстах метрах от базара и сельсовета и 1 км от завода. У наших хозяев Смычковских был большой дом "пiд бляхою", большой сарай со свинками, коровой и сеновалом. Обширный огород и сад спускались к речушке, вытекающей из пруда сахарного завода. На пойменном берегу речушки – нашей Амазонки – крупными кустами росли лозы, – наши джунгли, сельва и тайга в одном флаконе.