Эшелон на север

– Ну, уяснил, Захар, момент текущий? Кому советская власть – мать родная, а кому – мачеха?.. Не так повел себя дед Василь, не разоружился в своем кулацком естестве. А отсюда семейству вашему дальняя, значит, дорога. Но я за тебя в районе замолвил слово, помни мою доброту. Решили оставить вас с Ганной. Теперь от самого зависеть будет: хватит если ума – отряхнешь кулацкий дух, станешь заедино с крестьянством колхозным… Так что на мельнице без тебя колхозу пока не управиться, машина, она науки требует. Сиди тихо, поддерживай, значит, на мельнице порядок. Тогда и я тебя в обиду не дам.

Дома разговором этим Захар с отцом поделился, опустил глаза в пол. Помолчал дед Василь. Повернув голову к образам, перекрестился.

– Так тому и быть, хлопец. Хоть ты спасешься…

Прошел сентябрь, потом октябрь. Что-то затягивалась в Небраткове «раскулачка». Поговаривали: поездов, вроде, не хватает – это же по всей Украине сколько семей вывезти надо. В начале ноября заявилась комиссия во главе с Ивашкой Евтуховым в горницу деда Василя.

– Чтоб, значит, завтра к утру быть готовыми, – строго распорядился Ивашка. – Можете взять с собой харчи на дорогу, одежду теплую, одеяла там всякие, посуду, какая самая необходимая. А больше в хозяйстве не трогать ничего, теперь это – наше, колхозное.

Увидел Ивашка в горнице пришедшего к отцу Захара, поманил на кухню.

– Уговор наш помню – останешься. Только, значит, от греха подальше уходика ты с Ганной сегодня с усадьбы. Притопают чужие – из района. Под горячую руку и тебя загрести могут. При мельнице переночуй. Когда уйдут завтра подводы на станцию, можешь ворочаться в свою хатку… А насчет родительской хаты, значит, не надейся. Колхозное правление уже распорядилось: в хате этой читальня будет. Имени товарища Владимира Ленина.

Ушла комиссия – торопилась, надо было ей за вечер все двенадцать семей кулацких оповестить. А в хате засуетились женщины. Казалось бы, все уже было давно собрано. Но опять под руководством бабки Катерины стали Фрося и Настенька развязывать узлы, что-то докладывать.

Дед Василь не принимал участия, уселся в горнице на топчане, застеленном цветастым ковриком. На колени к нему Гришка сразу забрался. Очень скучал Гришка по отцу и оттого еще сильнее к деду тянулся.

– И чего опять прыгают, глупые, – кивнув на суетящихся баб, сказал ему дед. – Перед смертью не надышишься.

Часа через полтора, закончив возиться с узлами, запыхавшаяся Катерина присела на топчан возле мужа. Сморщилась, приложила ладонь к середине груди.

– Никак давит опять? – участливо спросил он.

– Ага. Давит – не вздохнуть… И что за болезнь такая привязалась. Дня не проходит, чтоб не прихватило.

– Может полежать тебе?

– Ничего, отпустит помаленьку.

Одетый в полушубок, вошел в горницу Захар. Бледный, потерянный. Приблизился к сидевшим на топчане родителям, медленно повалился на колени. За его спиной то же повторила Ганна.

– Вот проститься пришли, благословение родительское получить, – запинаясь, сказал Захар. – Батя, маменька, неужто расставаться нам? Вымолвите сейчас хоть словечко одно – и с вами поедем… Я ведь и сам себе не мил оттого, что вы в одну сторону, а я в другую. Батя, батя, что молчите-то?

– Не молчу я, хлопчик… Порадовал ты меня очень словами этими – это и есть родная кровь. Только слишком большой подарок будет фараону усатому, если вся моя семья в распыл пойдет. Оставайся, хлопчик. Нет на тебе никакой за то вины – это мы с матерью тебе говорим. Живите с Ганной, детишками обзаводитесь. А когда подрастут, расскажите им всю правду, что с нами сделали. Такое ни забыть, ни простить.

Ткнулся Захар лицом в материнские колени, затрясся. Заголосила Ганна. Плакали Катерина, Фрося, Настенька. За компанию захныкал и Гришка. Только у деда Василя глаза оставались сухими, он медленно оглядывал свое плачущее семейство, крестил каждого…

Обманула комиссия. Пришли к Иванчукам не утром – в разгар ночи, часа в три. Решило начальство, что это самое удобное время, пока прочий люд спит. Проснутся – а в селе уже чисто, «мироедов» нет.

Когда забарабанили в дверь, первой Катерина услышала. Она еще до того проснулась – опять боль в груди прихватила. Открыла Катерина дверь, мимо нее ввалились в хату трое вооруженных людей. Да двое во дворе остались, один из них местный, из колхозного правления. Уже стояли во дворе две подводы наготове.

– Быстро! Собираться! – подгонял проснувшихся Иванчуков один из вошедших, видимо, старший, у него на поясе кобура с наганом висела.

На дно подвод, на сено, побросали узлы. В первую подводу усадили деда Василя с Катериной и Настенькой. Во вторую – Фросю с сыновьями: Гришкой и грудничком Митюхой. Тот на Фросиных руках даже глаз не открыл, причмокивал во сне благодушно.