Эшелон

Неурочное бодрствование привело к тому, что пробудился аппетит. Я достал из вещмешка печенье. Погрызли. Снова покурили. Солдаты уже засыпали. Колбаковский устраивался на нарах повольготнее, не ввязываясь в наше бдение. Он судорожно, с хряском зевнул и в то же мгновение выдал начальственный всхрап.

И вот уже эти всхрапы, напизываясь на что-то или цепляясь друг за друга, образуют знакомую бесконечную руладу. Дает старшина!

Трушин послушал руладу, сказал с неодобрением:

— Черт-те что! Не заснешь из-за него.

— Перебирайся на мое место, я лягу между вами.

Так и поступили. Теперь богатырский храп бил прямой наводкой мне в ухо. М-да, старшина дает, ничего не скажешь.

— Приспичит — уснем, — сказал Трушин, вновь закуривая.

Я курить больше не стал: накурился — во рту кисло, носоглотка будто обожжена. После некоторого молчания Трушин задумчиво проговорил:

— Занятная это штука — история., - Занятная, — подтвердил я.

Он помолчал, — по-моему, неодобрительно — и сказал:

— История — величественна! В сравнении с ней себя, свою жизнь, свои дела осознаешь ничтожными. Так, песчинка в Сахаре… Историю творят великие люди!

— Она бывает разная, — сказал я. — В том смысле разная, что состоит из добрых и злых деяний.

— Выходит, и злодеи могут быть выдающимися личностями?

— Азбучная истина.

— Азбучная? Истина? Как бы не так! Я лично убежден в ином: подлинную историю творят положительные герои, а отрицательные им, так сказать, подыгрывают.

— В том смысле, что помогают как-то появиться добрым деяниям?

— Да! Своим противоборством помогают!

— Значит, и Гитлер помогал? Своими злодеяниями? Не будь Гитлера, никто бы не проявил себя на исторической арене?

— Темнишь, Петро! Передергиваешь! Без злодеев, как ты их именуешь, история не обходится, к сожалению. Такова диалектика. Борьба противоположностей. Но закономерность: в этой борьбе побеждают положительные герои.

— Всегда лп?

— В конечном счете всегда. Истинную историю в итого можно рассматривать как свод героических и благородных свершений.

Человечество неуклонно продвигается к прогрессу, несмотря на зигзаги — на того же, допустим, Гитлера и его фашизм. Впереди у человечества светлая цель — коммунизм.

— Ради того и воевали.

— В конечном счете ради того. Мы, считай, построили социалистическое общество, после войны будем строить коммунистическое. Залечив предварительно военные раны, восстановив народное хозяйство. То есть наберем силенок и приступим к строительству коммунизма.

— Ты считаешь, что перед войной мы построили социализм?

— В основном построили. Ведь неплохо же перед войной зажили, а? Были, наверное, и отдельные промахи, ошибки, недостатки — задача-то была исторически новая, неизведанная, — но в принципе достигли своего. А какой ценой построили социализм?

Кто определит эту цену? И вот мы толковали о человеколюбии, и я тебе сказал: на войне это не актуальная тема. Почему не актуальная? Потому. Война складывается из сражений, сражения — из боев. Кто измерит степень необходимости тех или иных потерь в том или ином сражении, бою?

— По-видимому, никто. Это вещь неуправляемая.

— Не согласен! Потери планируются. Но сколько планировать надо — больше или меньше? Чем ниже командир рангом, тем ограниченнее его кругозор и тем менее понимает он объем потерь, могущих быть у командира рангом выше. Словом, лишь на самом верху, во всефронтовом масштабе, можно правильно спланировать свои силы, средства и потери, да, потери — где больше, где меньше.

— Лучше бы планировать так: везде поменьше. Живые же люди гибнут.

— Так не бывает. На войне было множество конкретных задач, и каждая решалась по-своему. В том числе и по потерям.

Так-ю, гуманист! Легко быть гуманистом в мелком, частном случае. И труднее им быть, когда решаешь глобальные вопросы. Речь шла о конечном результате, о Победе с большой буквы. И приходилось действовать, не считаясь с жертвами.

— А по-моему, Федор, наоборот: чем больше возможностей, чем больше власть, тем проще избежать лишних жертв. На войне, естественно, всего не предусмотришь, но беречь людей нужно.

— Ты не только гуманист, но и стратег выдающийся, — сказал Трушин, позевывая.

Это пренебрежение меня не обидело. Вероятно, гуманисты, стратеги и философы мы оба доморощенные. О себе это заявляю с уверенностью. А вообще я устал. Пора отдыхать. Однако я все-таки сказал:

— Мы с тобой рассуждаем, как надо было действовать, а война-то закончилась.

— Новая предстоит. На наш век их хватит.

Я кивнул лежа, и это было смешно. Тут я соглашался — что новой войны не избежать, на нее и едем. Но с другим не соглашался и сказал:

— У тебя получается, что все вершит вождь, а народ ни при чем.

— При чем. Народ выполняет указания вождя.

— А если он не пожелает выполнять эти указания?

Трушин привстал на локтях:

— Ты, друг ситный! Ты говори, говори, да не заговаривайся!

А вообще давай спать, не то с тобой влипнешь.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи… Ты, Петро, возьми в толк одно; время наше жестокое, и негоже быть размазней.