Еська

Стал Еська-старшой Еську-меньшого про дом расспрашивать. Тот отвечал, что родители живыздоровы, а прощаясь, наказывали: коли пошлёт Господь с дядюшкою встретиться, в пояс ему кланяться и на словах добавить, что они его не забывают, а напротив того – что ни день вспоминают и завсегда рады будут, коли он домой воротится.

Тут царица расплакалась:

– Как вы счастливы, кто-то вас вспоминает! А мне такой сладости вовек не узнать.

– Ну уж нет! – в один голос все трое сказали. И положили идтить до царёва дворца.

3

Всю-то дорогу царица спрашивала: что, не видать? Да охала: мне, мол, туды путь заказан, так и вы не дойдёте. Однако люди путь казали, они и дошли.

Только Еська вымолвить хотел: зря, мол, матушка, боялась, дворец-то – вона он, – как небо тучами покрылось, молоньи засверкали и гром загремел, аж уши позакладало.

С неба одна туча сорвалась и прямо к ихним ногам спустилася. Оземь ударилась, на брызги рассыпалась. А как брызги-то рассеялись, на месте том старуха стояла. Царице её и называть не надо было, потому они как леву ладонь калечену увидали, так и смекнули, кто она есть.

– Что, – говорит, – думаете, меня осилили? Я, может, сама так исделала, чтоб вы Еську-меньшого ослобонить сумели, потому сынок мой Долмаша от ентого пуще обычного взъярится мне на радость, а всем прочим на устрашенье.

– Да как же язык твой поганый повернулся при мне-то его сыном назвать! – царица воскликнула.

– А вот, вишь, повернулся. Да и что ты мне за указ? Я чё пожелаю, то и содеять могу, не то, что сказать вслух.

– Ан не всё!

– Ан всё!

– Ан я три вещи назову, которы тебе не под силу.

– Да и одной такой нету.

– Ан есть, – царица молвит. – Перва вещь – вот кака, – и щёлк левой рукой. А ворожея:

– Делов-то! – и щёлк правой.

– Да правой ты могёшь, а левой-то?

Без середнего-то пальца какой щёлк? Но ворожея только захохотала смехом адским и говорит слова колдовские:

– Зерцало бряцало да недобрёцало, сикоси-накоси перекоцало.

Они глядят – а у ей на правой-то четыре пальца, а на левой – все пять. Как так?

– Ан я наизнанку вывернулася.

И точно: бородавка с правой щеки на леву перебралась, а клык, что слева торчал, справа оказался. Щёлкнула она и говорит:

– Ну, сказывай, каку ишо втору вещь задумала.

– А втора вещь вот кака – сердце твоё полюбить ведь не могёт.

– Зачем не могёт? Я и сама наизнанку вывернусь, и душа моя – следом. А вся злоба, что допрежь того во мне жила, в любовь наичистеющую обратится. Вот, хошь, я тя поцалую от чувства энтого самого?

Залилася слезами царица и молвит:

– Одолела ты меня, потому третья вещь, котору я задумала, как раз и есть – чтоб ты меня поцаловала.

Ворожея обратно вывернулась, но тут меньшой Еська голос подал:

– Ан я знаю, чего ты не могёшь. Супротив свово собственного колдовства ты слаба.

– Ну, нашёл на чём меня провести. Будто я не знаю, что ты теперя велишь ей обратно зренье воротить аль что-то ишо в этаком роде. Это мне очень даже запросто, только желания такого не имеется.

– А коли так, – он говорит, – ступай-ка ты к камню зачарованному да столкни его с места. Какой тута подвох может быть, коли я с-под него без того выбрался?

– Вот настырные!

Плюнула ворожея, да в тот же миг они все близ камня заветного оказались.

– Глядите!

Уперлась в камень, а Еська-меньшой возьми да и шепни: «Зерцало бряцало да недобрёцало, сикоси-накоси перекоцало». Её наизнанку вывернуло, и, заместо чтоб толкать камень, она к себе дёрнула. Катнулся камень и напрочь её раздавил.

Тут и царица прозрела. Зачала их обнимать да цаловать.

Глядь: а они обратно подле дворца стоят. Может, всё примерещилось? Ан нет: бегут от ворот стражники, царице кланяются: мол, куды ж ты, кормилица наша, подевалася?

Знать, чары и впрямь спали.

А стража докладает:

– Ступай, матушка-царица, к сынку свому. Потому недоброе деется: с опочивальни евонной шум-грохот доносится, как бы не злые люди туды забрались.

Подбежали к опочивальне, а дверь-то заперта. Она завсегда изнутри лишь отворялась – так Долматий повелел ишо в самом начале царствования. Да для Панюшки – что запор любой! Он плечиком навалился, дверь с петель-то и слетела.

Тут и видать стало, что внутри творится. А тама два пальца агромадных в рост человечий, ровно два змея, дерутся. Один – цвета розового с ногтем светлым, а другой – коришневый. И коготь на ём чёрный. Видать, долго уж сраженье длилось, потому светлый палец обессилел, а тёмный его так и язвил. Вот поднялся он ввысь, чтоб последним, смертным ударом на противника обрушиться, но тут в двери царица показалась.

И словно силы у светлого пальца возродились. Выставил он ноготь свой врагу навстречь, тот так и напоролся. Кровь с него брызнула, да и не кровь, а жижа, вроде, болотная. Глядь: ан пальцев-то словно и не было. Только на обеих царицыных руках – по пяти. А ворожея, выходит, до последней точки исчезла. Потому коли б ейный палец цел остался, он бы и всю её за собою на свет Божий вытянул.

Тут-то они плач детский услыхали. Глядь: на постели дитя лежит, словно только что нарождённое.