Эскадрильи летят за горизонт

Осень. Сидоркин, я и Кудрявцев сидим на бомбах под крылом самолета. Перед нами лежит широкая, ровная степь, покрытая полынью. Здесь, под Эльтоном, мы находимся с августа и привыкли к однообразию бескрайней степи, привыкли к тому, что все здесь пахнет полынью: и воздух, и пыль, и молоко, и даже сливочное масло. Растительность скудная, но почвы богаты питательными веществами, и там, где есть вода, пусть даже солоноватая, бурно растут по берегу осока и камыши.

Говорим о воде, об орошении, о садах и снова мысленно переносимся в Сталинград — на нем сейчас сосредоточено всеобщее внимание.

Город по-прежнему в огне. Враг не оставил своих намерений любой ценой овладеть Сталинградом. Он бросает в [75] бои все новые части и соединения пехоты, танки, артиллерию, широко использует авиацию.

По два-три раза за ночь мы летаем под губительный огонь зениток и «мессершмиттов», громим подходящие подкрепления гитлеровцев, железнодорожные станции, аэродромы, переправы и укрепленные пункты в самом городе.

Сумерки сгущаются, и мы расходимся по машинам. Первым вылетает Сидоркин.

— Ты готов? — спрашиваю Кудрявцева.

— Все в порядке.

— А у тебя как, Петр?

— Я готов! — отзывается Трифонов. — Куда летим?

— Как куда? На танцы, — смеется штурман. — С луны ты свалился, что ли?

— Ну поехали, — подвожу черту разговору.

Выруливаю на старт, мигаю навигационными огнями, прошу разрешения на взлет.

Оглядываю поле аэродрома и переднюю воздушную полусферу. Сразу замечаю машину с включенными бортовыми огнями, идущую на высоте шестисот метров курсом, противоположным взлетному. Немец! Вот дубина! Включил навигационные огни, дескать, я свой, осветите посадку. Нет, выключать моторы я не буду, фашист еще далеко. Иду на взлет. Оторвавшись от земли, вижу: вражеский самолет быстро приближается на встречных курсах. Немедленно начинаю разворот, полагая, что сейчас фашист сыпанет бомбы и ударит из пулеметов. Немец действительно тут же сбросил бомбы, видимо, хотел попасть в мой взлетающий СБ, но, как определил Кудрявцев, «дал маху». Все десять бомб упали за границей аэродрома, не причинив никакого вреда.

Мы пересекли Волгу, отражавшую тревожные блики пожаров, прошли через центр города и стали приближаться к Гумраку. Впереди, в черном небе, возникли прямые, четкие полосы вражеских прожекторов. Они рыскали по небу, скрещивались, расходились, снова скрещивались, и мы увидели в их ярком свете серебряную птицу. Вокруг нее рвались, вспыхивая, как маленькие молнии, зенитные снаряды, щупальцами спрута тянулись к ней багровые трассы «эрликонов».

— Это Сидоркин попал в переплет, — говорю штурману.

— Вижу, — отвечает Кудрявцев. — А нельзя ли как-нибудь обойти эти прожекторы?

— Нет, невозможно. Их очень много. Они перекрывают центр города, станцию Садовая, Воропоново и Гумрак. Нет [76] прожекторов только на северной окраине Сталинграда. Там лишь зенитные пулеметы.

— Так, значит, прямо?

— Да. Только вперед!

Тем временем экипаж Сидоркина сбросил фугасные бомбы, развесил в небе цепочку светящих авиабомб, а затем резким разворотом вырвался из лучей прожекторов и скрылся в темноте.

— Ловок, чертяка! — воскликнул Кудрявцев. — И бомбы положил точно. Видишь, там вспыхнул пожар?

Проходит минута-другая, и лучи прожекторов захватывают теперь уже наш самолет. Режущий свет слепит глаза. Машина вздрагивает и покачивается от близких разрывов. Закладывает уши. В кабину проникает противный запах взрывчатки. Напряженно держу боевой курс, ожидая, когда отбомбимся. И вдруг слышу хрипловатый басок штурмана:

— Бомбы не сбросил. Ослепили так, что и сейчас ничего не вижу.

Чертыхнувшись про себя, энергичным разворотом со снижением вывожу самолет из лучей прожекторов.

— Ну что ж, начнем сначала.

Строим точно такой же маршрут, с тем же боевым курсом — иначе нельзя, можно столкнуться со своими машинами. Через три минуты снова на боевом курсе, опять рядом рвутся снаряды. В наушниках шлемофона слышу четкий доклад штурмана: «Бомбы сбросил!» Ввожу самолет в крутой разворот и смотрю вниз. Бомбы рвутся на поле аэродрома и на стоянках самолетов. Порядок!

Сильный треск разорвавшегося снаряда оглушает нас. Яркая мгновенная вспышка слепит до боли глаза. Стараюсь держать рули управления в нейтральном положении. Неужели ослеп? Только бы успеть предупредить экипаж.

Эти невеселые мысли прерывает слабый голос штурмана Кудрявцева: «Полоснуло по голове осколком. Кровь заливает лицо». В этот момент я снова стал зрячим. Крикнул, чтобы Николай перевязал голову. Подбодрил его сообщением, что мы уже перелетаем Волгу.

Выше нашего СБ видны вспышки выстрелов и цепочки трассирующих пуль. Бледно-зеленая трасса, убегающая на запад, выпущена советским бомбардировщиком, а багровая — фашистским истребителем. Истребитель хитрит. Он маневрирует, заходя то с одной, то с другой стороны, внезапно открывает огонь. Но стрелок-радист на бомбардировщике, [77] видать, опытный боец. Он мгновенно бьет длинными очередями по врагу. Истребитель, вспыхнув, падает вниз.